Найти и исполнить

– Да так, по молодости, по глупости, – попытался отшутиться Стас, но Катерина оставалась серьезной, смотрела без улыбки, и Стас поневоле почувствовал себя точно на допросе в нехорошем здании на Лубянке. Свечка догорела, наконец погасла с треском, Катя тихо дышала рядом и все еще ждала ответа. Странные вопросы она задает,

что уже само по себе не то чтобы неправильно – непонятно. Где традиционная порция женских глупостей, где исповедь, что вообще-то она, Катя, не такая, но и не железная, что одной ей тоскливо, а теперь еще и страшно, что все подходящие мужики на фронте, а остались только Мартыновы да лаврушины, а что поприличнее, так те давно разобраны. Ни утешения не ждет, ни слов понимания ее тяжелой доли. Про патроны ей вместо этого расскажи…

– Ну так что? – тормошила его Катя, – что это значит? Интересно же, – вовсе уж умоляюще протянула она.

Вот, это уже ближе, и, главное, объяснимо – ею движет женское любопытство, неистребимое, нормальное, естественное и жадное.

– Это с армии осталось, – сказал Стас, – когда срочную служил. Так все делали, по традиции – группа крови и патрон от автомата. Это ж не орел двуглавый во всю спину…

– В армии? – В голосе Кати он слышал неподдельное удивление, лица женщины Стас не видел, но по тону был готов поклясться, что только что ее своим признанием сразил. И не успел ничего пояснить, как та со скоростью ППШ выдала новую партию вопросов.

– Ты служил раньше? Где, когда, в каком звании? В какой части… – выпалила Катерина залпом и, устав, примолкла рядом.

– В РВСН, – Стас прикусил язык, но было слишком поздно.

– Где? – выдохнула та, – что это значит? Я ни разу не слышала этого названия… Погоди, ты что – уголовник, раз наколки у всех? Ты сидел?

– Да нет же, – разозлился Стас, – вернее, да, но потом, позже.

Он понял уже, что сболтнул лишнего, запутался в «показаниях», и Катерина сейчас легко и непринужденно дожмет его, как заправский следователь.

– Что за РВСН? – повторила та, – я не понимаю. Или ты врешь мне, или…

– Да не вру я. – Стас оттолкнул бы ее, да некуда было, слишком узкая кровать, одному тесно, однако они тут вдвоем превосходно до сих пор помещались, на мелкие неудобства внимания не обращая. А Катерина, уловив его изменившееся настроение, сникла, прижалась теснее, обхватила обеими руками и прошептала на ухо:

– Ну и ладно. Не хочешь – не говори, не больно-то мне и охота всякие глупости слушать.

– Ракетные войска стратегического назначения – это не глупости, а отдельная группировка стратегических ядерных сил страны…

Стало тихо так, что комар пролети – шума от него будет, как от горящего «Хейнкеля». Катерина приподнялась на подушке, опираясь на нее локтем, и застыла так, не потрудившись натянуть на себя одеяло, Стас смотрел в потолок, раздираемый желанием немедля бежать куда подальше или провалиться в недра, что глубже московского метро. Бежать однако было неловко, построенная на века усадьба Сушкиных на земле стояла твердо, так что оставалось лежать и мысленно клясть себя последними словами.

– Ракетные, – врастяжку повторила Катя, – нет таких. Ты все врешь, выдумываешь на ходу.

– Есть, – произнес Стас, чувствуя, как своими руками поджигает последний мост, – они есть. У нас. А здесь пока нет, но будут. Лет через десять точно.

А сам все старался припомнить учебку, где бессовестно спал на занятиях, вместо того, чтобы слушать товарищей офицеров, пытавших внушить личному составу гордость от причастности к самой боеспособной части еще не до конца убитой тогда армии. Причастности к технике и средствам, позволяющим в кратчайшие сроки доставить межконтинентальную баллистическую ракету с ядерным зарядом в любую точку планеты согласно заданным координатам. И к белым медведям эта ракета направится, или на густонаселенное атлантическое побережье пару тонн в урановом эквиваленте доставит, зависело в том числе и от Стаса Кондратьева, исправно крутившего баранку «Искандера» ровно полтора года, «Искандера», таскавшего за собой по долинам и по взгорьям парочку пусть тактических, но все же с ядерной начинкой, ракет.

– Откуда тебе знать, что будет? Цыганка тебе по руке ворожила или ты к гадалке ходил? Бабушка гадала, надвое сказала, то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет…

В голосе Катерины звучала открытая насмешка, даже издевка. Можно, конечно, ее проигнорировать, можно молча подняться и уйти к себе, запереться в комнате, сидеть, как сыч и… И черт его знает, что будет и как все обернется дальше, завтра, например, или через день. Он один тут, совсем один, Юдин с подельником черт знает где, одному до них не добраться, жизни не хватит. И сам на ниточке подвешен, от проверок и ненужных вопросов пока форма спасает, но где гарантия, что не остановит его на улице патруль «коллег» и старший не поинтересуется, глядя в документ: а какого, собственно, товарищ Алехин И. П. делает в Москве, когда должен находиться в расположении войск Западного фронта? И на слово точно не поверит, и как тогда быть – отстреливаться? Патронов на одну хорошую драку осталось, главное – не забыть про последний, он, как водится, для личного использования. А Катерина… Какой из нее помощник, но стрелять вроде умеет, если сама не врет, да и не из пугливых, на крышу следом за мужиками побежала, «зажигалки» не побоялась. Помочь – не поможет, но, глядишь, и подскажет что дельное, выведет на след юдинский…

– Не гадала, – решился Стас. – Я сам видел пуск ракет, и не раз. На полигоне, во время учений. Но не сейчас, и не через год…

Слова давались ему с трудом, он делал над собой усилие, выдавливал из себя каждое, понимая, как дико и неуместно прозвучит оно в этой комнате, в этом времени, дне и часе. Катерина молча слушала его, только один раз вздрогнула от холода и натянула на голое плечо одеяло, лицо ее оставалось неподвижным, и, как в полумраке показалось Стасу, равнодушным, что не вязалось с ее недавней иронией.

– Я из будущего, – выдал наконец он. – Я родился через сорок лет после начала войны. Меня еще нет, мой отец ребенок, матери нет на свете. В этом доме жила моя бабка, Савельева, она сейчас в Самаре, а дед на фронте, они познакомятся только в сорок пятом.

Выговорился, и вдруг почувствовал, что стало легче, отпустило напряжение внутри, разжалась пружина – сказал, и как гора с плеч. А что Катерина о нем подумает – наплевать, сейчас он оденется и уйдет отсюда, из этого дома, и больше они никогда не встретятся, ни в этой жизни, ни в той, тоже потерянной безвозвратно.

– Через сорок лет… Ничего себе. А как ты сюда попал? – спросила Катя.

– Через портал в научно-исследовательском институте. Это что-то вроде лифта сквозь время.

Заходишь, нажимаешь нужную кнопку, двери закрываются, лифт идет вверх или вниз. Потом останавливается, и ты выходишь на своей остановке. В прошлом или в будущем.

– Все так просто? – также спокойно уточнила она.

– Ну, не совсем, – уклончиво ответил Стас, памятуя слова Ковригина о пусть немногочисленных, но все же существовавших добровольцах, что вернулись из путешествий по времени в разобранном состоянии.

– Я так и знала. – Катя перевернулась на спину и тоже уставилась в потолок. Помолчала с минуту, фыркнула, приподнялась на локте, и в темноте Стас чувствовал на себе ее взгляд.

– Пили вроде одинаково, – задумчиво произнесла Катя, – из одной бутылки. Мне вот черти не мерещатся. Сорок лет… Это ж надо такое придумать.

Рассмеялась и демонстративно отодвинулась от Стаса, между ними даже образовалась пара сантиметров свободного пространства, и в нем уже сквозил отчетливый острый холодок. То ли хмель выветрился, то ли снаружи показала зубы ранняя зима, но по коже бежали мурашки, стало неуютно и одиноко. Стас поднялся с кровати, ступил на ледяной пол и моментально оказался у стены с вешалкой, обшарил карманы шинели, нашел, что искал и вернулся обратно под одеяло. Катя даже головы не повернула, так и лежала, глядя в потолок, с ехидной, как мог поклясться ухмылкой Стас, хоть лица женщины и не видел. И долго бы еще ей так лежать, если бы не засветился плоский экран тонкой «нокии», не раздалась из динамика музыка – развеселый мотивчик вкупе с рифмованной бессмыслицей на тему «я страдала-страданула…».