Город мясников

Именно меня. Потому что, я – не как все.

Фельдфебель прогнал, чтобы в палатках не вздумали пыхать, чтобы вырыли ямку для хабцов, потому что может начаться пожар. И чтобы купаться поодиночке не вздумали. И чтобы варили уху. А Фрица отправил за куревом на станцию, но тот, баклан, вернулся пустой, якобы «Честерфилда» не было. Фельдфебель наорал на него и пенделем погнал второй раз, а на меня наорал, что палатка криво стоит.

Ничего, меня его гнилые базары не торкают. Это тоже как часть испытания, пацаны предупреждали. В отряде бардака нельзя допускать, потому что мы не какие-нибудь гопники.

Мы – гвардия.

Мы – закон природы.

Мы – последняя зеленая ветвь.

И реальный боец не должен на начальство батон крошить. Даже если твое начальство – голимый шлакоблок, вроде Фельдфебеля. Да фиг с ним, недолго париться осталось…

Главное, чтобы Оберст развел концы в городе, не все лето же в лесу торчать. Он обещал, что в ментовке тему замнут. Типа, была драка среди своих и убийство по бытовухе. А свидетели, носороги сраные, показания изменят. Но пока надо затихариться…

С Оберстом я, кстати, с первым скорефанился, хотя какой он кореш? Динозавр уже, скоро тридцать будет. Мы после матча познакомились, наши со «Спартаком» играли. Вышли с Лосем, Филом и Фрицем, идем, такие, Лось говорит:

– Колян, чо-то не плющит ни фига, давай еще по «Балтике» возьмем!

Взяли еще по «Балтике», у меня бабло на исходе. Лось, такой, говорит:

– Прикинь, чуваки, эти дятлы у нас выиграли, еще и песни орут!

– Беспонтово вязаться, – говорит Фриц. – Гляди, сколько «сапогов» нагнали, на раз по почкам огребешь…

А Лося фиг остановишь.

– Пошли, – говорит, – отхерачим кого-нибудь, а то я, млин, спать не лягу!

Он же больной на голову, Лось. А мне тоже западло домой переть, тем более что спартаковские дятлы и правда оборзели не по делу.

– О, гля, чуваки, там наши еще!

А там наших знакомых пацанов человек десять, млин, и Фриц уже с кем-то обниматься полез. Мы с Лосем и Филом по форме были, тыквы бритые, в черных ботах; это Фриц вечно обосравшийся, в шарфе «зенитовском» и куртке синей дурацкой приперся. Ему, баклану, вечно кажется, что «бобик» ментовский за ним гонится. Нужен он кому, чудило грешное…

Пацаны подошли, там обдолбанных несколько было, но остальные нормальные. Мы, такие, говорим, мол, давайте, отмудохаем дятлов московских, не фиг им тут стебаться. Ну, пошли, дернули по децлу, «сапоги» на нас косятся, но не тронули. За оцепление вышли, там стоим, смотрим – идет шобла дятлов в красном, орут что-то, как больные.

Я, такой, послушал, поглядел и говорю Лосю:

– Лось, прикинь, меня эта шняга ни фига не втыкает!

Я ведь всегда чую, когда не стоит вязаться. А он, дурак, этих чмырей нагнал и последнему дал поджопника. Ну, шузом кованым, нехило вышло. Ментов уже не видать было, уже по Малому топали.

– Чо надо? – те говорят; человек семь их тоже, и тоже бухие, но несильно. Хотя и так ясно, что надо.

«Что, негде семечки вонючие жрать?» – подумал я.

– Э, задрот, – плюнул на ботинок одному Фил. – Фигли тут потерял, в нашем городе? Негде больше свои семечки вонючие жрать?

Зацепились, слово за слово; этот дятел, которому Фил на ботинок плюнул, полез сразу с пальцами врастопырку. А Лось ему по яйцам и по колену говно-ступами своими, а Фриц уже кому-то по тыкве прутком зафигачил. Он, собака бешеная, пруты в каком-то дворике, до оцепления, припрятал. Эти чмори ментовские, они ж на дыбы встают, когда тыкву лысую и куртень черную видят, и шманают в пять раз сильнее. Они же тупые, шлакоблоки, они думают, что раз с пивом и бритый, значит – гопники голимые. Раньше я, как Фриц, при виде ментов на измену садился, а теперь, после встречи с Оберстом, я имел этих кренделей во все щели!

Потому что мы – будущее.

Мы – последняя зеленая ветвь.

Мы – львы, для которых нет невозможного.

Замесили мы этих чмырей, хотя дрались они неплохо. Я двоим зубы выбил и кому-то нос разбил, может и сломал, а потом мне один длинный в поддых попал, я еле разогнулся. Тут как раз все и вышло.

Мне угодили ботинком по тыкве. То есть я не то чтоб именно этого боялся, но, как уже тысячу раз происходило раньше, чуял, что не стоило лезть в драку. Первые секунды я ни фига не соображал, мотал башкой из стороны в сторону, точно обдолбанный, а между ушами у меня словно орудовали мотопилой. Я пересрал вовсе не потому, что мне могли вскрыть череп. Ничего с костями не случилось, это сразу стало ясно. Но я ни хрена не слышал, гул какой-то, звон. Я сел на измену малехо, вдруг навсегда отшибет слух и зрение, млин…

Но не отшибло. Тут мне еще разок кто-то в бок острым носком впиндюрил, но я боли даже не заметил. Вроде бы Фил и Лось подбежали, отогнали этого урода, а потом Лось меня спрашивает, мол, могу стоять или как, а я хочу ему ответить, но не могу…

То есть могу, но мне не до того. Короче, я вдруг сон последний вспомнил. Иной раз такое снится – утром вскакиваю, млин, весь мокрый, а бывает, что и ору, кота пугаю. Но отчего орал, забываю почти сразу. А тут все резко, четко так прорезалось, будто кино смотрел. Офигеть, короче, я даже забыл, что надо драться!..

Но драться пришлось. Я сказал Лосю, что со мной все ништяк, и взялся за прут. Фил тому уроду, что меня по башке бил, хавальник на раз вскрыл, у Фила кулаки, млин, как кувалды. Не стой под стрелой, называется. Фриц мне тоже прут приволок, тут мы на пару оторвались. Придурки эти развонялись, расплакались, мы их в щель загнали и давай шузами фигачить!

А у Мюллера и Ильича цепи с собой были, вот клево вышло. Оказалось, пацаны на матч не ходили, а нарочно забухали и подъехали к концу, чтобы дятлов московских проучить. Мюллер – он, в натуре, больной, еще хуже Лося. Глаза в кучку, плюется, вопит; его лупят, а он ни фига не чувствует, закинулся дерьмом каким-то с утра, аж зеленый, собака, млин, бешеная.

Кому-то я порвал щеку, кому-то вырвал клок волос нехилый, а потом мне тоже харю разбили, один из этих удодов камнем саданул. Он и второй раз замахнулся, а я прут выронил, все, думаю, обсад, и тут Ильич этому членососу цепью по роже, смачно так! А я разозлился, млин, и давай этого мудозвона, что меня камнем саданул, ботинками фигачить. Потом, помню, Фриц меня оттаскивает, а я все подковой пидору этому в харю бью… Мне уже по фигу было, кто там и что, плющило так, что ничего не видел и не слышал.

Мы – гвардия.

Мы – борцы. Для нас нет слова «нет»!

Те, московские, сразу обосрались, как цепи увидели. Один там, самый центровой был, свалился, за тыкву держится, а другим убегать стремно, своего бросать; ну, мы его еще попинали для верности, и на трубе его сотовой я попрыгал, млин…

– Вы опухли? – развонялись «спартаковцы». – Так нечестно, брось железо!

– Ага, ща только штаны подтянем!

Тут смотрю – еще наши пацаны бегут, а за ними – менты.

– Чуваки, валим! – кричит Фриц, и все побежали.

А Лосю, придурку, оказывается, кто-то по щиколотке врезал, не может бежать. Два шага пробежал и падает. Ну, млин, я хвать его под мышки, не бросать же друга, а сам уже на измене, позади менты орут, у меня хавальник разбит, теперь точно глаз на жопу натянут…

Я ведь заранее просек, что не стоило вязаться. Поганый вариант был, но никто же меня не слушал. А теперь, после ботинка этой сволочи, у меня вся левая половина башки раскалывалась. Как будто там внутри что-то обломилось. Потрясешь тыквой – а там что-то звякает и катается. Полный капец, короче. Я даже пересрал малехо, что память потеряю или ссаться в штаны начну. Я про такое слыхал, если кому по репе заедут, всякое потом жди. Может, вообще, на людей рычать начну?..

Тут – фигак, тормоза скрипят.

– Парни, давайте в машину!

Это был Оберст.

Фигли делать? Чувака первый раз вижу, еще Лось воет на плече. Хрен с ним, думаю, хуже уже некуда. То есть я не думал, я его вроде как почуял. Пихнул, короче, Лося на заднее сиденье.