Поднадзорный

письмо к постояльцу такому-то. В шестой гостинице мне было сказано, что час назад такой-то вышел в город. Узнав, в каком он номере остановился, я повернул за угол, поднялся по пожарной лестнице, открыл окно, прошел по коридору, вскрыл нужную дверь и, запершись изнутри, произвел досмотр.

Досмотр ничего не дал. Трость, трубка, пепел, бумажник, в нем деньги. Я вскрыл саквояжи; в обоих - земля. Обыкновенная земля, суглинок - больше ничего. Просеял через сито - тот же результат. Не имея никакого повода к аресту, я не остался в номере, а вышел по пожарной лестнице и стал ждать вечера.

Как я уже сообщал, агент вручил мне ассигнации, а это все равно что ничего. Целый день я, голодный, слонялся по городу.

Кстати, общие женщины здесь ведут себя весьма пристойно и не оскорбляют сограждан своим доступным внешним видом, а носят одеяния монахинь. И грабежей почти что нет - отряды самообороны патрулируют кварталы, хватают подозрительных и расправляются с ними на месте. Здесь, к слову же, решительно искореняют пьянство. Так, на моих глазах ударники из Ордена Разумных громили тайный винокуренный завод. Жгли здание, карали виноделов. Затем возмездие перенесли и на соседние дома, и ни полиция, ни отряды самообороны не решились унять избиение. Орден - значительная сила в городе, что говорит о нравственном здоровье населения. Но, правда, ходят слухи, будто Орден полностью на содержании у гильдии торговцев чертовым корнем.

Но я отвлекаюсь. Дождавшись вечера, я вышел к реке и, миновав игорные кварталы, спустился в Харчевню Поэтов. В столице полагают, будто бы Харчевня недоступна для непосвященных, но, поверьте, стоит лишь сказать при входе тайные слова "перо и муза", как вас тут же беспрепятственно пропустят в зал, а там нальют вина и подадут закуску. Поэтам нравится таинственность, и все они считают, будто ремесло стихосложения доступно только избранным, а избранных должны преследовать.

Но к делу. Спустившись в зал, я сел за крайний столик и стал наблюдать. Здесь как всегда было людно и шумно. Собравшиеся пили, читали стихи, жевали чертов корень, курили оламму. Компания прелестных общих женщин, одетых на сей раз довольно светски, плясала на эстраде. И там же, возле самого камина, я увидел поднадзорного.

Я до сих пор не понимаю, что могло его там привлекать; как нам доподлинно известно, он в каждый свой приезд все вечера просиживал в Харчевне. Но, видимо, у каждого есть слабость. Одни пропадают на скачках, другие играют на бирже, а кто-то слушает надрывные и глупые стихи.

И тем не менее я был настороже. В Харчевне дважды начиналась потасовка: один раз из-за женщины, второй - из-за стихов, но оба раза все кончалось скорым примирением. Поэты - словно дети или женщины; им главное - внимание к своей персоне, а не к своим делам. И после обоюдных оскорблений они как ни в чем ни бывало курили оламму, читали стихи и походя ласкали общих женщин.

А поднадзорный сидел в стороне. Он не участвовал в общей беседе, не пил. Он, как мне показалось, настороженно