Маска киборга (СИ)

– Держись, парень. Я приду завтра, а ты пока отдохни. Если захочешь что-то сказать – я не подведу. Ты, главное, не сдавайся, слышишь? – Рон доверительно наклонился к Мартину. – Я с тобой.

Он немного стеснялся этого своего рвения, и когда с ним в палате оказывалась Мэри или профессор, он старался вести себя как можно более безразлично. Но, уходя, непременно незаметно дотрагивался до неподвижной руки мальчика.

Мартина буквально собирали по частям. Сконструированные профессором роботы-манипуляторы создавали из новейших материалов новый скелет, отливали тонкие детали, которые должны были позволить новому искусственному телу двигаться пластично.

Раз за разом профессор переписывал программу сборки, чтобы сделать новое тело внука идеальным.

– Да у вас тут настоящее производство! – выдохнул Рон, нечаянно заглянувший в лабораторию.

Лаборатория действительно была наполнена трудящимися роботами. Новые протезы проверялись на прочность, управляемость, мощь. На стендах пробные фрагменты рук, ног сгибались, хватали воздух, тянулись вперед. Потом, когда эти элементы были доведены до совершенства, профессор принялся за сборку – и новые, новые, новые тесты.

Он моделировал ситуации, в которые может попасть человек: автомобильная катастрофа, падение с высоты, выстрел или ножевое ранение. И изготовленная секунду назад модель летела с высоты на бетонный пол, поскрипывала под прессом, отражала пули. Профессор остановился, только когда осознал, что на скелетном каркасе и подключенных к нему протезах уже не остается даже царапин и вмятин, а все механизмы работают безупречно.

Он разработал дополнительные функции для тела Мартина. Из фаланг пальцев механической руки при определенном сигнале выдвигались тонкие и острые шипы.

– Покрытие, которое я разработал уже давно, заменяет и превосходит по прочности и способности к регенерации человеческую кожу, – спокойно размышлял профессор. – Даже если шипы пронзят оболочку, рана не причинит Мартину ни малейшего беспокойства, она заживет в ту же секунду, он даже не успеет почувствовать боли.

Зрение и слух Мартина доставили профессору больше всего хлопот. Тончайшие микрочипы, предназначенные для передачи сигналов в мозг, были готовы только через месяц активной работы. Миниатюрная камера была встроена в искусственное глазное яблоко, практически неотличимое от настоящего, а тончайшие мембраны и усилители были предназначены для модификации слуховых данных.

Тестируя зрение, профессор доводил до совершенства цветопередачу, возможности увеличения и ночного функционирования. На огромном экране он видел, как при желании Мартин сможет различать бактерии в стакане с водой и приближать предметы, находящиеся за сотни километров от него. Настраивая слуховые датчики, он не шел на компромисс и доводил до совершенства восприятие на всех частотах. Мартин сможет слышать, как переговариваются киты под водой, сможет определить точное место источника звука, как бы далеко он ни находился, а главное – он сможет отделить значительное от общего звукового фона.

Колонки, передающие звук, проходящий через слуховые мембраны, взорвались неразберихой звуков. Профессор, поморщившись, нажал несколько кнопок и услышал уже более стройный шум улицы; нажав еще одну комбинацию, он улыбнулся: ему стал отчетливо слышен голос девушки, которая, проходя под окнами клиники, что-то сердито говорила в трубку, и неуверенные ответы юноши, звучащие в ответ.

– Кажется, получилось, – проговорил он. – Но не будем, не будем вторгаться в личную жизнь граждан. – Он улыбнулся и отключил прием сигнала.

«Боже, как многому придется ему научиться», – думал про себя профессор.

Он начинал опасаться, что, оказавшись запертым в этом сверхтеле, Мартин не выдержит психологического давления. И уж точно он никогда не сможет быть прежним. Пережив смерть, ему предстояло родиться заново и заново освоить тело. Причем каждый навык, каждое движение, каждый шаг к нормальной жизни ему предстоит проделывать, преодолевая боль. Захочет ли он жить так? Нужно, чтобы захотел. Не может не захотеть. Это шанс, который дан ему свыше, и отказаться от него, не использовать, когда столько уже было пройдено, невозможно.

Операция, операция, операция… Сколько их было сделано за этот год? Пятьдесят? Больше? Меньше? Профессор сбился со счета. Он знал, что восстановление Мартина идет по запланированной программе. Он заменил органы, которые перестали функционировать. Долго и мучительно заживали раны после ампутации недействующих рук и ног. Тогда они боялись, что он не выдержит. Сколько переливаний крови было сделано тогда! Но Мартин справился, и они смогли приступить к приживлению новых конечностей. Было странно видеть эти невероятно сильные механизмы, соединенные с человеческим телом, неподвижными, безвольно лежащими на больничной койке. Новый глаз, вживленный вместо правого с сожженной роговицей, мог показать ему звезды, кратеры луны, движения рыб под толщей воды. По всем данным глазной аппарат работал безупречно, но Мартин не приходил в сознание. Он мог услышать рост травы, но его мозг не реагировал ни на какие звуки. О том, что он жив, говорили показания медицинских аппаратов – четко вырисовывались неровные волны пульса. Новые легкие функционировали нормально, и аппарат вентиляции уже был не нужен, Мартин дышал сам.

– Это ничего, – пытался успокоить себя профессор, – он справится. Он справился уже со стольким, что будет просто нелепо умереть, не сделав еще пары шагов до финишной ленты. Скоро органы станут функционировать активнее, и мозг отзовется на постоянно поступающие сигналы. Сейчас нам нужен сильный толчок. Нужно помочь Марти проснуться, каким-то образом нужно сделать так, чтобы его сознание, затерявшееся в темноте, захотело пробиться наверх, к свету. Но как?

………..

…Яркий свет бил в окна машины, слепил глаза. Это лето выдалось сухим и изматывающе жарким. В полдень солнце достигало высочайшей точки своего дневного пути и, будто бы само изнуренное жарой, ненадолго застывало в небе. Огромное и белое, оно нависало над городом, готовясь сделать усилие, перекатиться через эту небесную вершину и медленно поползти вниз, к закату, становясь розовее и мягче, ласково трогая крыши домов и кроны деревьев на прощание.

Но сейчас солнце было еще на середине своего пути – слепило, иссушало, раскаляло. Мелани прикрыла глаза ладонью и со вздохом подумала о сломанном кондиционере в их старенькой машине. Мысли в голове ворочались еле-еле, она будто бы перетаскивала с места на место тяжелые и пыльные мешки. На секунду ее укололо беспокойство – они проезжали полуразрушенный дом Стоунов. Мел убрала руку от лица и посмотрела за окно: там, выгибая шеи, будто экзотические животные, экскаватор и бульдозер доламывали останки стен и сгребали куски кирпичей, черепицы, мебели, готовили мусор к вывозу. Теперь это мусор…

Мел вспомнила лицо Мартина. Припухшая губа, наливающийся синяк на скуле, смущенно и при этом радостно приподнятые брови. «Мел, ты придешь ко мне на день рождения? – Я спрошу у мамы». Как она была счастлива в ту секунду! И как боялась выдать свою радость, остаться совершенно безоружной. И как потом решилась. И корила себя за свою решительность, а потом успокаивала. Хорошо, что решилась тогда… Успела.

В зеркало заднего вида Саманта наблюдала за отражением дочери, видела, как потухли глаза, как строже очертилась линия губ, будто бы тень легла на лицо.

– Мел, мне очень жаль. Мартин и его родители… Все это ужасно. Это ужасное несчастье… – Она умолкла, не зная, что еще сказать.

Мелани повернула лицо к матери.

– Мам, я знаю, что Мартин сейчас в клинике его отца. Ты можешь отвезти меня туда? Вдруг я могу увидеть его, вдруг я могу как-то помочь? – Мел смотрит серьезно, в ее глазах не детская игра в траур, это взрослое горе.

– Конечно, я отвезу тебя. Не знаю, можно ли к нему сейчас… Но мы хотя бы попробуем, да? – Саманта ободряюще улыбается и выкручивает руль, разворачивая машину.

– Спасибо. – Ответная улыбка, та, детская, редкая в последнее время, которую Саманта так любит.