Варшава и женщина

ие наполнилось дымом и пылью.

Разом поднялся страшный многоголосый крик. Срываясь с постелей, волоча ноги, путаясь в бинтах, раненые хлынули к выходу. Парнишка с перебитыми ногами смотрел, как удирают остальные, и тихо плакал – у него не получалось спуститься с кровати. Какой-то офицер с пробитой головой потерял сознание, и его затоптали. Валерий ухватился руками за стенку. Шаг за шагом он пробирался к двери. Выход был завален.

Сестры пытались вытаскивать кирпичи, но сверху сыпались все новые и новые. Хирург в темноте кричал, чтобы ничего не трогали – иначе может обрушиться перекрытие.

К рухнувшему госпиталю Борута пригнал два десятка пленных немцев.

– Копать! – крикнул он, указывая на вход.

Немцы сбились в кучу и нерешительно поглядели на завал.

– Разбирайте кирпичи, – повторил Борута, переходя на идиш. Идиш многие немцы понимали.

Пленные продолжали мяться. Один из них, кадыкастый мужчина с беспокойными глазами, сказал:

– Мы не будем. Нас засыплет.

Не меняя выражения лица, Борута поднял автомат и прикладом ударил немца в лицо. Немец хрустнул, упал, потом заворочался, выплевывая кровь и зубы, приподнялся и снова обвалился.

Остальные нехотя взялись за работу. Вытащили нескольких погибших, потом одного тяжелораненого. После этого пошел битый кирпич. Принесли две балки, укрепили косяк. К вечеру добрались до госпиталя. В живых оставались две медсестры, хирург и пять раненых.

29 августа

Церковь святого Мартина погибала долго. Сперва сотрясалась и обваливалась звонница, обнажался каркас нарядной крыши, но после погнулись и обломились его тонкие ребра, и осталось только надежное укрытие из древних, неотесанных камней. Золоченая лепнина, накрахмаленные цветы в стеклянных ковчежцах – все повалилось на пол кладбищенским хламом. А потом рухнула и церковь, и бойцы Лесеня несколько часов под непрерывным обстрелом разгребали руины и вытаскивали людей. Раненых торопливо перевязывали. У Малгожаты оказался раздроблен палец на правой руке. Мариан, оповещенный об этом, вытащил из бездны кармана флягу и, ни слова не говоря, быстро облил ее руку. Во фляге оказался спирт. Малгожата взвыла от боли и неожиданности. Мариан сказал: «Надо продезинфицировать» – и спрятал флягу обратно.

Теперь с толстым, как бревно, обмотанным пальцем, Малгожата перебиралась от одного раненого к другому – быстро осматривала, останавливала кровь, накладывала повязки. Вообще дело было плохо.

Халтура шел за ней следом. Живым он давал кусочек хлебца и приговаривал:

– Кто ест от плоти Христовой, тот наследует жизнь вечную.

Один из раненых, истощенный, бледно-рыжий человек в немецкой форме с оторванными нашивками, слабо засмеялся и сказал:

– Что ты мне говоришь, какой Христос – я еврей.

– А! – молвил Халтура беспечно и впихнул хлебец ему в рот. – Христос не Гитлер, ему все равно, еврей ты или нет.

Над мертвыми он быстро бормотал по-латыни.

У истекающего кровью молодого человека оба остановились. Малгожата осмотрела раненого – бумажно-белый