Первый и Единственный

А как красивы были танитские города… Наш мир жил земледелием и ремеслами. На другие планеты мы поставляли дорогие сорта древесины и всякие резные изделия. Среди работ танитских мастеров было на что полюбоваться. Наши города были огромными каменными крепостями среди бескрайних лесов. Ты рассказывал про стеклянные дворцы твоего родного мира. Конечно, нашим с ними не сравниться. Обычный камень, серый, как морские волны. Крепкий, надежный.

Зогат молчал. Каффран тем временем поудобнее устроился на дне воронки. И хотя в его словах сквозила невероятная горечь, сквозь нее пробивалось тянущее чувство утраты, которое так давно не посещало сержанта.

— Тогда прошел слух, что Танит должна поставить три полка для Имперской Гвардии. На наш мир такая обязанность легла впервые, но в городском ополчении было достаточно крепких мужчин, готовых к военной службе. Основание длилось восемь месяцев. Войска собрали на чистых лугах. Как раз тогда транспортные корабли заходили на орбиту. Нам сказали, что наши полки отправятся на помощь имперским силам, вырывающим миры Саббаты из лап Хаоса. Еще нам сказали, что мы вряд ли снова увидим родину. Поступив на службу, солдат следует за ветрами войны в любые дали, пока смерть не приберет его. Или пока ему не позволят поселиться где-то и начать жизнь заново. Наверняка ты и сам все это слышал.

Кивок. Благородное лицо Зогата на миг скрылось в темноте. В воронке, приютившей их, прибавилась еще капля тоски. Где-то наверху щедрыми россыпями гремели взрывы. Глухо вздыхала земля.

— Так мы и ждали, — продолжал Каффран. — Тысячи солдат. Переминались с ноги на ногу — то ли от нетерпения, то ли из-за тесной униформы. И смотрели, как снуют туда и обратно десантные корабли. Нам было грустно расставаться с домом и в то же время хотелось поскорее отправиться в путь. Нас согревала мысль, что Танит останется такой, какой мы ее запомним. И всегда будет такой где-то там, далеко. Тем же утром мы узнали, что к нашему полку будет прикомандирован комиссар Гаунт. Чтобы привести нас в форму. — Каффран вздохнул, стараясь справиться с щемящим чувством в груди. Для верности он откашлялся. — Гаунт мог похвастаться безупречной репутацией и долгой, полной подвигов карьерой с полком гирканских ветеранов. А мы были новичками, совсем неотесанными, не видевшими настоящего боя. Ну, верховное командование и решило, что сделать из нас боеспособное подразделение может только такой офицер, как Гаунт.

Каффран замолчал. В какой-то миг он перестал следить за своими интонациями — внутри закипал гнев. Злоба. Чувство утраты. С болью пришло осознание: впервые со времен Потери он вслух рассказывал кому-то о ней. Его сердца коснулось нечто глубоко сокрытое в памяти, и лезвие горечи становилось все острее.

— В последний вечер все пошло не так. Мы уже начали грузиться на борт. Большинство солдат были уже наверху или ждали отлета в битком набитых транспортах. Но блокада Имперского Флота где-то дала течь. В систему Танит прорвалась часть армады Хаоса, рассеянной в последней битве с Флотом. Нас толком и не предупредили. Темные Силы обрушились на мою родину и стерли ее с лица Вселенной в одну ночь.

Каффран снова откашлялся. Витрианин завороженно слушал его.

— У Гаунта было всего два варианта. Занять оборону на последнем рубеже со всеми имеющимися войсками или собрать всех, кого можно было спасти, и отступить. И он выбрал второе. Никому, кроме него, это решение не нравилось. Все мы, как один, хотели сложить головы, защищая свой родной мир. Останься мы на Танит — пожалуй, мы бы просто погибли, не сумев ничего спасти. Разве что заслужили бы свою строчку в истории. Гаунт спас нас. Он спас нас от смерти, которой мы все были бы рады. И отправил нас погибать ради других, более важных вещей.

— Ты его ненавидишь, — блеснули в темноте глаза Зогата.

— Нет! То есть ненавижу, конечно. Как ненавидел бы любого, кто наблюдал бы со стороны, как горит мой дом. Или того, кто принес бы его в жертву высшим ценностям.

— А в чем она, эта высшая ценность?

— Я сражался вместе с Призраками не на одном фронте. Никаких высших ценностей я за это время не разглядел.

— Нет, ты и правда его ненавидишь.

— Я уважаю его. И пойду за Гаунтом в любое пекло. Больше мне нечего сказать. Я покинул свой дом в ночь его гибели и дрался в память о нем все это время. Танитцы вымирают. Нас осталось всего две тысячи. Гаунту удалось спасти солдат всего на один полк. Первый Танитский. Первый и Единственный. Теперь понимаешь, почему мы «Призраки»? Мы — беспокойные духи, горстка теней мертвого мира. И сдается мне, мы будем сражаться и дальше, пока не погибнет последний из нас.

Каффран наконец замолчал. Во мраке теперь метались только отголоски взрывов вдалеке. Долго Зогат не решался заговорить, пока не поднял взгляд к бледнеющему небу.

— Через пару часов рассветет, — тихо произнес он. — Может быть, тогда мы отыщем путь отсюда.

— Может, и так. — Каффран потянулся, разминая затекшие плечи. — Обстрел вроде смещается куда-то. Кто его знает, может, и переживем. Видел я вещи и пострашнее…

День неспешно вполз сырыми валунами облаков, мерцающих отсветами бесконечного обстрела. Светлеющее небо расчерчивали инверсионные следы и огненные дуги, уходящие куда-то в туман, который скрывал укрепленные позиции Покаявшихся на холмах. Артобстрел длился более двадцати часов с интенсивностью два-три снаряда в секунду. В низинах и окопах дым от взрывов превратился в густой, неприятно-липкий туман, пропахший кордитом и фуцелином.

Гаунт остановил свой отряд в башне, где раньше помещались плавильные печи и ямы для обжига колоколов. Гвардейцы на какое-то время сняли противогазы. Пол, стены, сам воздух были полны зеленоватой пыли, отдававшей железом и кровью. По всей яме валялись обломки пластиковых контейнеров. Отряд оторвался от артиллерийской завесы на пять километров, и теперь ее грохот перекрывала дробь барабанных машин в зданиях фабрик и складов.

Корбек успел увести своих людей из зоны обстрела в относительной целости. Всех оглушило ударной волной, восемнадцать солдат оглохли навсегда. В тылу, в госпиталях Имперской Гвардии, рваные барабанные перепонки могли бы легко заменить искусственными или поставить слуховые усилители. Только для этого нужно было попасть в тыл. А здесь восемнадцать инвалидов представляли собой обузу. На марше Гаунт собирался поставить их в центр колонны, где их могли направлять и предупреждать об опасности окружающие. Были и другие травмы: несколько переломов рук, ребер, ключиц. Единственным утешением служило то, что все они могли идти.

Гаунт отвел Корбека в сторону. Комиссар находил хороших солдат, повинуясь чутью, и начинал беспокоиться, когда оно его подводило. Корбека он назначил на командирскую должность, чтобы дополнить Роуна. Обоих офицеров в полку уважали — но одного любили, а другого боялись.

— Допускать такие тактические промахи… Это не похоже на тебя, — начал Гаунт.

Корбек открыл было рот, но тут же заставил себя замолчать. Точнее, его заставила сама мысль о том, чтобы оправдываться перед комиссаром. Гаунт и так все знал.

— Я понимаю, мы все тут в основательной заднице. Условия не из легких, а твоей роте здорово досталось. Я слышал про Дрейла. И еще я думаю, что барабаны, которые ты с таким рвением взрывал, предназначены сбивать с толку. Они заставляют действовать нерационально. Чего греха таить, эти штуки сводят с ума. Оружие не слабее любых пушек. Они изматывают нас.

Корбек кивнул. Война медленно наполняла горечью его сердце и терзала тело уже много лет. Усталость читалась в каждом движении и взгляде.

— Каков план? Подождем, когда кончится обстрел, а потом отступим?

— Думаю, мы зашли слишком далеко, чтобы просто уйти, не сделав что-нибудь полезное, — покачал головой Гаунт. — Подождем разведчиков.

Разведчики вернулись через полчаса. Танитцы и несколько витриан собрали воедино данные своих поисков, составив для Гаунта и Зорена подобие карты местности на два километра вокруг.