Бета-тест

— А моего мнения, конечно, не спросили? Ах, да! Припоминаю. Поздравить пришли втроем. Ну, так я вам тогда ответил, что я думаю по этому поводу. Как чувствовал — что-то не так.

— Братец Дагги, не все так трагично, как ты предполагаешь.

— Как же, как же! В случае чего соберется очень теплая кампания: пароноидальная псионика, БИМ-шизофреник и бесноватый рейнджер. Здравия желаем! Опять тогда на два года в бак залезать? К Лин под крылышко?

— Ну, пока ты в красном резерве сия процедура тебе гарантирована, бесплатно и незамедлительно. Выслушай меня, Дагги, ты напрасно здесь усмотрел фундаментальное нарушение трех императивов прикладной кибернетики.

— Я весь внимание, пока у меня и у моих железяк шарики за ролики не заехали.

— Шутник. Хорошо, начнем с Первого Запрета на создание чувствующей квазиразумной мыслящей биотроники. Эмпатическая аналитика твоего пси-модуля абсолютно лишена собственной эмоциональной составляющей. Грубо говоря, ему глубоко плевать, какие чувства испытывают окружающие к нему, к тебе, ко мне. Для него они всего лишь цифровые сигналы, он их анализирует и все. Твой же БИМ интегрировал его как собственный внешний рецептор, регистрирующий специфическую электромагнитную и биохимическую активность человека, животных, растений и только. Обнаружат труп — у обоих ноль эмоций, но время смерти определят без проблем. Это — один из частных случаев моей разработки.

Традиционно, псионические устройства у военных считались всего лишь вспомогательным эмпатическим средством, чаще всего детектором лжи. В ряде случаев они используются для того, чтобы различать в толпе пансенсорные изображения и тех, кто присутствует в живом весе. Воспринимала псионика также сильные эмоции, оргазмические переживания сексуальных партнеров, отдельные модели — наркотические грезы. Большинство же гражданских считало и продолжает считать пси-модуль музыкальной шкатулкой, отдельным, слишком дорогим приложением к пансенсориуму. Что еще с нее возьмешь, с дорогой игрушки для богатых? Но у тебя в плевральной полости расположена моя поистине революционная разработка — детектор и анализатор комплексных биологических излучений…

— Здравия желаем! Теперь я, оказывается, подопытный кролик.

— Не передергивай, Дагги, модуль уже прошел все этапы лабораторного тестирования и положенные полевые испытания, только во внешнем исполнении.

— Кадетов, небось, мучили?

— Кого же еще? Наших, саксонских, братиков. Как положено, втемную. Все по присяге — не жалеть жизни, смерти и тэ-дэ и тэ-пэ. Ладно, брат рейнджер, идем дальше.

В отличие от кадетов-тестеров, наш модуль вместе с БИМом напрочь не имеют мотивации. Вот вам и соблюдение Второго Запрета. Нету у наших модулей никакого самостоятельного желания обнаруживать трупы или искать живых существ, несущих угрозу носителю. Один лишь алгоритм переключения режимов боеготовности.

О Третьем Запрете тоже не может быть и речи. Добавление еще одного периферийного устройства есть усложнение, а не эволюция. Тем более, это не есть самоорганизация. Никоим образом ваш БИМ, коллега, не является произвольно эволюционирующим устройством, добавьте ему хоть сотню подобных модулей. Лишь время наработки на отказ сократится и технологическая энтропия возрастет.

Только при единомоментном нарушении всех Трех Запретов возникает предрасположенность к телеономической шизофрении ментаторов. За исключением проявлений самопроизвольного разума, априори являющегося невменяемым. То есть, он образуется уже не в своем уме, non compos mentis, выражаясь юридическим языком. Причем его целеполаганием является распространение собственного вредоносного кода, то есть воспроизводство себе подобных. Но такое случается лишь в сложных эргастических системах, решающих определенные специфические задачи управленческого плана. А не разведовательно-информационные, как твой БИМ вместе с псионикой.

Надеюсь, после двух лет реституционных процедур вам понятны моя терминология и аргументация, коллега Хампер? А то, что-то, мне кажется, твои реакции, Дагги, не совсем адекватны…

— Но-но! Полегче, мозгодав!

— И зрачки как-то странно расширены. Может, полежишь недельку, другую у меня на обследовании? Заодно ментаторов твоих по тестам погоняем насчет шизофрении, тебя проверим…

— Нет уж! Лучше опять в бак.

Психиатрический оборот беседы сэру Хамперу нисколько не понравился. Потому как помимо псионики приват-профессор, доктор психологии и медицины виконт Айвен Редверт-Краснофф основательно занимался проблемами клинической психопатологии разумных и плодотворно практиковал в университетской клинике. Мозговед чертов!

— Ну, как знаешь. Мое дело предложить. А что доброму доктору уже и пошутить нельзя?

— Не стоит. Давай лучше займемся способами выявления нейтральных и враждебных целей. Я тут не совсем разобрался, как действует твоя псионика в толпе и в массе.

— Окна затемнить? А то, знаю, вы, антиподы-инсайдеры, не очень-то жалуете открытые выпуклые пространства и низкие пустынные горизонты.

— Агорафобией не страдаю, док. Айви! Пошутили и баста. Как говорится, сначала тело и дело. Остальное потом, Дядя Ванья.

— Опять как маленький по-старинному обзываешься? Стыдно, магистр Хампер.

— Это твое имя из древней фабулы, Айвен. Над ней братец Дит сейчас работает в Императорском театре.

— Не забудьте на премьеру пригласить.

— Обязательно.

Двумя с половиной месяцами ранее. Метрополия Террания-Прима. Хампер-манор.

В Хампер-маноре, располагавшемся на десяти с лишним квадратных километрах обширных горно-лесистых окрестностей, очень похожих на родные каледонские места, сэр баронет империи Хампер до поры до времени жил один, пока не взял на поруки и не приютил в дальнем углу владений далеко не близкого родственника, бывшего сержанта-рейнджера Маккену Робинроя, теперь находившегося под его покровительством, но под официальным надзором судебно-полицейских властей.

Ни в доме, ни в пределах манора больше никого не было. Сэр Хампер принципиально не держал слуг — ни натуральных, ни тем более, антропоморфных — не только потому, что среди инсайдеров это было не принято по мотивам приватности и неприкосновенности частной жизни. Просто Хампер совершенно не признавал услуг каких-либо метафорических воплощений объектов рабства древнейших времен. Он был убежден и неоднократно утверждался в собственной правоте, почему всякое подчинение должно быть до конца осознанной необходимостью и сугубо добровольным актом при наличии ясной и ничем неограниченной свободы выбора: подвергать себя принуждению или оставаться свободным. В то же время тонкая грань между живыми органическими разумными созданиями и синтетическим, но от того не менее живым разумом, (к слову, та же композиционная биотроника) бывает настолько незаметной, что для Хампера давно возник отнюдь не риторический вопрос: считать ли данный искусственно ограниченный человеком разум объектом вынужденного принуждения, а ментаторов, где квазиразум находит свое непосредственное применение, одиозными рабами на службе человечества? Разрешение данной антиномии магистр Хампер нашел в принципе, как он его назвал, аддитивной аппроксимации или дополнительной приближенности. Иными словами, чем ближе к человеку располагается биотроника, чем теснее она с ним взаимодействует, тем меньше антагонистическое, неразрешимое противоречие между орудием и рукой, данное орудие использующей. Исходя из этого, он считал своих квазиразумных имплантантов не отдельно мыслящими от него орудиями труда, а неотъемлемыми системообразующими частями самого себя, собственного тела, разума и познавательных возможностей. Тогда как хорошо известно, что бывает, когда часть выступает против целого. В психиатрии сие есть симптом шизофрении, в политике — сепаратизм, а в науке — чрезмерная специализация, когда за парой отдельно стоящих деревьев узкий профессионал не видит ни леса, ни флоры, ни фауны.

Магистр палеографии Даг Хампер всегда был против узколобой специализации. Его научные интересы, к вящему недовольству его университетских коллег, простирались на довольно обширный круг знаний. Не чурался магистр Хампер и кибернетики в различных ее аспектах. В этой связи, будучи еще в амниотическом центре, он стал подбирать тезисы и антитезисы для будущей книги "Технологический аболиционизм", где собирался проследить генезис тупиковой ветви техногенной эволюции — человекообразных машин-антропоморфов. В новой работе он сделал попытку объяснить, почему в доступной Ойкумене не нашли широкого распространения ни человекоподобные бронированные роботы с тяжеленным оружием, ни более продвинутые киборги с некими позитронными мозгами, ни мужественные андроиды-симулякры, ни прекрасные телом соблазнительные гиноиды, вкупе с прочими сверхразумными порождениями прогностических способностей авторов научно-фантастической беллетристики, условно датируемой XX–XXIII веками от Рождества Христова. Обратился Хампер и к более далеким векам, вспомнив о могущественном джинне из кувшина, лампе Аладдина, огнедышащем ифрите-строителе, за одну ночь возводившем великолепные царские чертоги и тому подобных сказочных персонажах, включая древнерусские эпосы о глуповатом главном герое и его всемогущих помощниках. Не забыл наш магистр и о големах, гомункулусах, докторе Франкенштейне и докторе Фаусте из более поздних времен, а также о мечтательном вызывании мелких духов и крупных демонов, всяческих суккубов-инкубов в темные века феодальной Европы. Во всех этих фантазиях, по предположениям Хампера, нашла то или иное художественное воплощение вековечная мечта рабовладельца об обладании идеальным рабом, легитимизированном магией ли, наукой-техникой или мифологией, включая религиозные предания. Если не находилось идеала в жизни, то в фантастической литературе древности довольно часто сбывалась прекраснодушная рабовладельческая мечта о рабски преданном исполнителе: сильном, послушном, обладающим сверхъестественными знаниями и умениями, недоступными интеллектуально неполноценному и физически недоразвитому хозяину.