Битые козыри

— Выпусти нас, — приказал Лайт.

У выходного люка вспыхнул зеленый глазок электронного сторожа, настроенного на голоса Лайта и Милза. Без команды одного из них ни проникнуть в лабораторию, ни выбраться из нее было невозможно. Несколько дней назад пришлось перестроить программу защитной системы, убрав из нее голос Торна.

Они скользнули в открытый океан. Сразу же их окружила свита давних знакомцев — больших и малых рыб, привыкших к ежедневному кормлению в эти часы. Сопровождавший акванавтов самоходный контейнер разбрасывал порции лакомств.

Это было время отдыха и разрядки. В прохладной тишине подводного леса, заглядывая в знакомые пещеры и расселины, ученые наслаждались покоем, отрешенностью от всех дел, людей и забот. Жаберные маски не мешали им разговаривать, и никакого запрета на обмен мыслей никто не устанавливал, но так уж повелось, что во время этих прогулок о делах не говорилось.

Лайт, как всегда, отмечал по пути разные эпизоды борьбы за жизнь. Когда-то они поражали его, а теперь только смешили. Все эти пестро расцвеченные, грациозные, щедро разукрашенные, радовавшие глаз существа только тем и были заняты, что охотились друг за другом, догоняли, удирали, затаивались, нападали и жрали, жрали, жрали…

— Сколько восторженных панегириков вызывала у писателей и философов эта умопомрачительная гармония взаимопожирания! Взгляни на эту красотку, Бобби! Точно подсчитано, что только одна ее икринка из миллиона выживет и превратится во взрослую особь. Только одна! Из миллиона! Остальных сожрут. Если бы выживало две, потомству не хватило бы места в океане. Ах, какая мудрая, щедрая природа! Плодитесь миллионами, а выживайте единицами… Представь себе на минутку, что какой-нибудь человек стал изготавливать вещи по такому же принципу: один экземпляр из миллиона — в дело, а все остальное — в утилизатор. Его наверняка признали бы невменяемым. А для природы такое сумасбродство — показатель величия и совершенства.

Милз плыл неподалеку и не откликался. Он не столько вслушивался в знакомые ему мысли, сколько следил за тем, чтобы с Лайтом не произошло того, что называется несчастным случаем. Он хорошо знал, как неосмотрительно беспечен его друг. Молчал он еще и лотому, что был занят мыслями, которых не удалось оставить за стенами лаборатории.

— Что с тобой, Бобби? — спросил наконец Лайт, обеспокоенный его молчанием.

— Тебя не пугает, что Дэвид продаст какой-нибудь корпорации технологию Дика?

— Это было бы непорядочно… Технология мэшин- мена — плод лаборатории.

— Это твой плод.

— Ты не прав. Без Дэви и тебя Дик не появился бы.

— Во всем, что мы делаем, твои идеи. Без тебя мы остались бы посредственными инженерами.

— Вздор! Просто ты не любишь Дэви и приписываешь ему качества, которых у него нет.

— А я не удивлюсь, если он предаст тебя.

— Он может предать только себя как ученого, а помешать нам ему не по силам. Хватит об этом!

Уже по голосу Лайта можно было понять, как неприятен ему этот разговор. После недолгого молчания он вернулся к излюбленной теме:

— Вглядитесь в этот пышный букет цветов… Прожорливые гадины, только и ждут, чтобы кто-нибудь залюбовался ими и приблизился, — высосут все, до капли…

***

Вспомнить о Торне им пришлось, когда он сам сообщил, что поступил на службу в «ГЭД корпорейшн» и считает себя вправе распорядиться судьбой мэшин-мена. Не осталось сомнений, что он унес с собой микрозапись технологии Дика.

Лайт очень болезненно переживал вероломство своего бывшего сотрудника. Несколько дней Милзу казалось, что и на него Лайт посматривает с подозрением, словно ожидая еще какого-нибудь подвоха. А всякой недоговоренности и затаенности в отношениях с близкими Милз не признавал.

— Давай поговорим, Гарри, — предложил он. — Помнишь наш разговор о джине, которого можно вы пустить из бутылки?

— Торн не джин, а пигмей.

— Я не о Торне. О мэшин-мене. «ГЭД корпорейшн» входит в империю Кокера. А Кокер — это война. Он всегда наживался на войнах и готов поддержать любого, кто готовит новую войну.

— Бобби! Сколько раз я просил тебя не втягивать меня в политику! Мне не нужны лишние доказательства того, что мы живем в неразумном мире. И отвлекаться на каждую свару между безумцами я не намерен.

— Создав мэшин-мена, ты сам втянулся в политику. Ты дал военным маньякам новое и очень опасное оружие… Если война разразится, все рухнет… Некому будет ни думать о чеве, ни мечтать о разумной жизни.

— Что ты от меня хочешь? — с тоской взглянул на своего помощника Лайт.

— Чтобы ты понял — мы все участвуем в политике, хотим ли того, или не хотим. И чева мы должны рассматривать как фигуру в политической игре. Может быть, ему удастся помочь людям предупредить войну. Если бы мы могли противопоставить его тем чудовищам, которые Торн наделает из мэшин-менов… Нужно ускорить работу. Боюсь, что у нас очень мало времени.

— Ты бредишь, Бобби. Почему мэшин-мены превратятся в чудовищ? Какая связь между ними и сроками войны?

— Прямой связи нет. О приближении войны вопиют другие факты. Но ты о них и слушать не хочешь.

— Не хочу! — подтвердил Лайт. — Меня ужасает поведение Дэви.

— Можно подумать, что ты впервые столкнулся с человеческой подлостью.

— Все равно не могу привыкнуть. Но не в этом дело. Я хочу понять, что такое подлость. Как возникает, из чего образуется?

— Так ли это важно?

— Очень! Если мы в этом не разберемся, вся наша работа ни к чему. Ведь мы создаем чева по своему образу и подобию. Но изменив исходный материал, мы дадим ему совершенную оболочку. Из этого же материала мы построим его мозг — вместилище его души. Мы уверены, что он будет обладать могучим интеллектом. Но скажи, есть у нас гарантия, что он не станет мудрым и бессмертным мерзавцем?

— Такой гарантии быть не может.

— Должна быть! Иначе… Иначе нужно открыть шлюзы и затопить лабораторию.

Милз рассмеялся.

— Я говорю серьезно, Бобби. Это природа могла позволить себе выдавать на свет кого придется — кретинов, подлецов, палачей, тиранов. Будущее человечество должно быть избавлено от случайностей рождения.