Мы, урус-хаи

дец в долине теперь пустой окажется…

Давай, царь Уман, не подведи, не промахнись. Зря ли тебя так зовут? Зря ли тебя князцы наши заедино в главные начальники избрали, хоть ты не черноземец, а сине-гарин? Не подведи, царь!..

Мураш в голове имел, что только в одном случае узнает, получилось ли у царя Умана, - если вернётся сам в Бархат-Тур. А в том, что не вернётся, он не сомневался. Слишком овражиста теперь дорога туда…

И всё же металась сотня Мураша между трактом Итильским и Пустыкой ещё полных четверо суток. Спали в сёдлах. Кони начинали бредить, падали, пена белая шла.

Люди… а что люди? Как могли.

Хоть ночь надо было дать роздыху.

Уронили себя в крапивах у хутора, ими же и спалённого, один амбар остался. Гарью несло мокрой, пёсьей, - и труповщиной. Поставил Мураш сороковых, наказав - только ходить, ле останавливаться, не присаживаться. Слушали его, кивали. А глаза плавали…

Как ты там, царь? Знать бы…

Отрядил двоих к колодцу - воду проверить и принести, ежели годная. У кого собойные очашки уцелели, те их вздували, думая и кулеша сватажить… А у кого не уцелели или не было в заводе, просто сала с сухарём приняли в утробу - и под попонку.

Сторожно прошёлся Мураш взад и вперёд; а что он сейчас мог? - ничего он не мог. Луна сияла посередь неба, как поднос серебровый начищенный; звёзд не было. Хорошо хоть, не лес здесь, а то в лесу гельвам раздолье… Что-то тревожило, тревожило сильно, он не мог понять.

Но он всегда при такой луне был тревожен и тосковал.

Беляна, сороковая, перешла ему путь, держа на сгибе руки лёгкий гельвский меч. Свой она третьего дня утопила по-глупому. Хотел ей что-то сказать, подбодрить, не нашёлся.

Себе самому Мураш на собачий час сурок назначил Велел разбудить.

Уже во сне понял: ни одной вороны, ни одного ворона мертвоклюющего он здесь не услышал…

19

Очнулся в путах, да и не очнулся вовсе, а вроде как помер - такая мука была. То ли с угару, то ли с перегару - лопалась голова, очи лопались, и всё жарко и мутно неслось по кругу.

Не выдержав, не понимая, что вокруг, что внутри - заорал.

От крика, от натуги, что ли - всплеснуло белым огнём в глазах, и стало сплошное ничто.

20

Потом понял, что развязывают ему руки. Тело было ватное, мятое, глупое. Голова ещё глупее. Болело всё огнём. Шевельнуться попробовал, не смог.

- Ш-ш-ш… - сказал кто-то, за темнотой кромешной невидимый.

- Что… - начал Мураш, но почувствовал пальцы на губах. Потом ухо уловило тепло:

- Молчи. Это я, Рысь. А ты молчи. Ты себя не видишь…

Мураш согласно кивнул. Зря он кивнул, в голове что-то болталось тяжёлое, острое - и за всё цеплялось.

- В плену мы, - одними губами шептала Рысь, прильнув. - Ты да я. Остальных, говорят, побили всех.

Как - не спрашивай, не знаю. Нас зачем-то держат. Я тебя и узнала-то с трудом, обожжено всё…

- Пить, - все-таки шепнул Мураш.

- Сейчас…

Рысь поила его так: набирала в рот воду где-то далеко, возвращалась - и приникала к его разбитым и сожжённым губам. Раз