Ностальгия

ерь и происшествий. Несколько обнаруженных и деактивированных мин да сожженный схрон с продовольствием — не в счет. Мы выполнили нашу задачу — мы живы, а значит — мы победили. База “Зеленые холмы” приветливо шуршит мусором оберток от сухих пайков. Скользкими зелеными привидениями мы зигзагами тянемся между колючих спиралей, по отключенным минным полям, навстречу уютным нужникам, горячей еде и долгожданному комфорту своих “коробочек”. База “Холмы” для нас, три дня топавших в зеленом говне — райский город для избранных. Мы помним о том, что мы из железа, мы идем, расправив плечи, мы — “Лоси”, какая-то часть бравады жива в нас и мы гордо шлепаем под взглядами часовых и сержантов других рот, мы поднимаем грязные лицевые пластины и изображаем улыбки сквозь зубы, мы натужно шутим и небрежно закидываем стволы на плечи.

А ночью, ровно в час, я иду в гальюн соседней линии, я вхожу под брезентовый навес, подсвечивая себе красным фонариком с узконаправленным лучом. Я иду, не вызывая подозрений, и комизм моего похода заключается в том, что я ожидаю встретить в темноте под брезентовым навесом ее — Шармилу, если конечно, она в этот момент не в карауле или не в патруле — ее таки сунули в роту “Кило” вместо раненого взводного. И нетерпеливой походкой, влюбленная школьница, она входит в гальюн с другой стороны, мы поднимаем забрала, мы стоим, держась за руки и молчим. Наше молчание красноречивее любых признаний. Мы чувствуем друг друга так, что слова не нужны.

— Как ты, милый?

— Нормально. Ходили в патруль. А ты?

— Все в порядке. Эту неделю мы на периметре.

— Слава богу. Когда ты за периметром, у меня душа не на месте.

— Не волнуйся, милый, я свое дело знаю.

— Партизаны тоже.

— Ты не болен? Ты похудел…

— Нет, просто не выспался. Как твоя попка — не огрубела?

— Пошляк, — меня обдает волной тепла, — Не дождешься…

— У вас много потерь?

— В моем взводе двое за неделю выбыло.

— Черт… Береги себя. Будь осторожна, как над пропастью, слышишь?

— Конечно, милый. Не волнуйся так. Я пока еще офицер…

— В драку не лезь, — настаиваю я.

— Хорошо, милый.

— Мне пора, солнышко.

— Иди… — и мы все равно стоим, глядя в глаза друг другу.

— Ты первая…

— Нет, ты…

Шаги. Ближе. Нашу явку вот-вот раскроют. Она быстро прижимается ко мне, так тесно, насколько позволяет броня. Легко касается носом моего носа.

— Я люблю тебя, — скорее угадывается по шевелению ее губ, чем слышится.

Она отстраняется и выходит в звездный прямоугольник. “Черт тебя подери с твоей верностью Корпусу, лейтенант” — думаю я, возвращаясь к себе.

А утром над нами разворачивается грандиозный спектакль. Десятки “мулов” — вертолетов мобильной пехоты, кружат над нами, вздымая вихри песка и пыли. Чуть выше над ними “косилки” — бронированные угловатые монстры огневой поддержки, крутят обратную карусель. Смена. Мы радуемся, как дети. Словно после опостылевшей гарнизонной жизни за колючей проволокой и мешками с песком нас ждут райские кущи. Но нам по барабану.