Золотые врата. Трилогия (СИ)

– Лучше ее не пить никак, – ответил уже жалеющий, что отказался разделить компанию, Корсаков, – но это, к сожалению, невозможно.

– Еще как возможно, – незаметно подошедшая Анюта остановилась возле них. – Привет, Саша!

Она была в том же голубом платье. Лицо у нее, несмотря на то, что половину, если не всю ночь она провела, развлекая папиных гостей, было свежее, глаза смеялись.

– Королева, женщина моей мечты! Я буду писать с тебя портрет акварелью…

– Сашок, помолчи, – попросил Корсаков. – Привет, радость моя, – он привстал, Анюта подставила щеку и он чмокнул ее. – Ты с корабля на бал?

– Нет, я заехала домой, тебя нет, пошла искать, а ты уже водку трескаешь. Игорь, ты мне сегодня нужен трезвый.

– Он не пил, – вступился Сашка. – Ребята, посторожите вещички, я в палатку сбегаю.

– Пять минут, – Анюта постучала пальчиком по наручным часам, – мы спешим.

Сашка умчался к метро, Корсаков вопросительно посмотрел на девушку.

– Куда же мы спешим?

– Сань‑Саню позвонила бабуля, искала меня. Хочет, чтобы мы с тобой к ней приехали. Причем срочно.

– Ты ей про меня рассказывала?

– Ничего я ей не рассказывала, и папаня тоже ничего не говорил.

– Так откуда она меня знает?

– Она все знает. Бабуля у меня – ведьма со справкой.

Корсаков собрал этюдник, спрятал в папку рисунок, сложил стул.

Прибежал запыхавшийся Сашка‑Акварель, к груди он нежно прижимал пол‑литра «Гжелки».

– Сашок, остаешься один, – сказал Корсаков, вешая этюдник на плечо. – Все клиенты твои.

– А посошок? – подмигнул Сашка.

– Никаких посошков! – Анюта взяла Игоря под руку. – В следующий раз расслабитесь.

Они пошли к Гоголевскому бульвару, где Анюта припарковала машину. Корсаков положил в багажник этюдник, складной стул, папку и уселся на переднее пассажирское сиденье. Анюта уже давила на газ, придерживая сцепление. Игорь еще не успел закрыть дверцу, как машина сорвалась с места.

– Тихо, тихо, – попытался успокоить девушку Корсаков, – не на пожар и не на похороны.

– Как знать…

Машина завизжала тормозами, выруливая на Пречистенку.

– Что‑то на сердце у меня неспокойно, – сказала Анюта. – Уж очень голос у бабули был серьезный.

Впереди замигал желтым глазом светофор. Анюта прибавила газу, свернула на Смоленский бульвар. Перед зданием МИДа светофор все равно их поймал.

– Бабуля то ли с семнадцатого, то ли с восемнадцатого года рождения, – Анюта зажгла сигарету от прикуривателя, выпустила дым в окно, – значит, ей сейчас восемьдесят четыре или восемьдесят пять лет. Половину жизни в психушке провела, так что справка у нее самая настоящая. А раньше еще и в лагере сидела. Где‑то на Севере.

Возле метро «Смоленская» Анюта поймала «зеленую волну», и до Садово‑Каретной они ехали без остановок, хотя и небыстро – автомобилей летом в Москве становилось все больше, и даже утром можно было попасть в пробку.

– Она на Селезневке живет, я у нее была недавно, ну, когда она нам картину с утками отдала. Там такие старенькие домики. Отец ей предлагал квартиру в престижном районе купить, так она ни в какую. Помру, говорит, здесь. Меня, говорит, память о своем доме все годы поддерживала, – Анюта вздохнула. – Жалко ее. Арестовали перед началом войны, наверное, тогда она и сошла с ума. И всю жизнь жила под надзором врачей. Только перед самой перестройкой ее выпустили. Живет она одиноко, тихо… Куда прешь, козел? – крикнула Анюта так неожиданно, что Корсаков вздрогнул. – Не, ты глянь, как ездят! Да, о чем это я? А‑а‑а… вот, и живет бабуля одиноко и тихо.

Свернули на Краснопролетарскую улицу. Когда‑то Корсаков жил неподалеку отсюда. После развода он оставил квартиру жене и перебрался на Арбат. Недели две назад Ирина звонила. После того как Игорь отдал ей деньги, вырученные с продажи двухсотлетнего коньяка, они с дочкой сняли на лето домик в поселке Новый Свет под Судаком, где Игорь с женой один раз отдыхал.

– Итак, бабуля – божий одуванчик. Живет тихо, спокойно, собралась на тот свет и подарила тебе картину, – обобщил Корсаков. – А я то причем? Она что, хочет поторопить нас с правнуками?

– Игорь, – укоризненно сказала Анюта, – не надо так. Я бабулю очень люблю, и она меня любит. Я, честное слово, не знаю, зачем она нас позвала. Сейчас сами спросим – почти приехали.

Машина запетляла в переулках и, сбавив скорость, въехала под арку во двор старого трехэтажного дома. На веревках, натянутых между вкопанных жердей, сушилось белье, возле пристройки в один этаж лежала поленница дров. Анюта пояснила, что центрального отопления нет – дом должны были снести еще лет двадцать назад, но никому до жильцов дела нет, так и топят квартиры дровами или углем.

Она открыла багажник и достала оттуда картину, отмытую Воскобойниковым.

– Она попросила привезти ее, – пояснила девушка. – Боже, ты небритый! Постой, дай я тебя хоть причешу.

Корсаков терпеливо дождался, пока она пригладит ему волосы.

– Ты не очень‑то выпендривайся. Бабуля хоть и старенькая, а всю родню в узде держит. На, неси, – она передала Игорю картину. – Ей перечить никто не решается – сглазит. Даже Сань‑Сань, несмотря на все свои понты, ее побаивается. Как какой контракт заключать, к ней бежит за советом. А еще она лечит наложением рук, вот!

– Я уже побаиваться ее начинаю, – пробормотал Корсаков, открывая скрипучую дверь подъезда.

– Не бойся – я с тобой, – успокоила его Анюта. – Кстати, это она велела папашке оставить нас в покое. Так и сказала: оставь детей в покое, Александр, не‑то пожалеешь. Они сами знают, как жить. Раз в год, в июне, у нее случаются обострения. Родня знает, что надо перетерпеть месяц, когда у нее всплывает память о предвоенном шоке, из‑за которого она потеряла рассудок. Бабуля тогда несет всякую чушь, а еще она мебель взглядом двигает. Я такое только в кино видела.

– Я все больше начинаю уважать старушку, – сказал Корсаков. – Осторожно, здесь, похоже, ремонта не делали как раз с тех пор, как твою бабулю замели.

Глава 4

Перед дверью на втором этаже Корсаков замялся: не было обычной кнопки звонка, а в филенку было вделано что‑то вроде звонка от велосипеда. Игорь неуверенно повернул колесико, за дверью тренькнуло, будто и вправду там находился велосипед с круглой коробочкой звонка – у Корсакова в детстве на велосипеде стоял точно такой. В подъезде явно экономили на лампочках: горела лишь одна, на первом этаже, и поэтому, когда дверь распахнулась и в проеме, на фоне освещенной прихожей появился темный силуэт женщины, Игорь невольно замешкался. Анюта оттерла его плечом в сторону.

– Привет, бабуля! Вот и мы.

Женщина отступила в прихожую, и теперь Корсаков смог ее рассмотреть. По рассказам Анюты он представлял себе старуху, похожую на бабу‑ягу из кинофильмов, и был приятно удивлен: если бы не седые, даже не седые, а белые волосы и выцветшие от старости глаза, цвета выжженного солнцем неба, бабуле можно было дать лет пятьдесят. У нее было спокойное, с тонкими чертами лицо, прямая осанка.

Анюта чмокнула ее в щеку и обернулась к Игорю:

– Ты чего застыл, как перед иконой? Входи. Это моя бабушка Лада Алексеевна Белозерская. А это Игорь.

Теперь, когда женщины стояли рядом, Корсаков сразу обнаружил в них портретное сходство: глядя на Ладу Алексеевну, можно было сказать, какой будет Анюта через шестьдесят лет. «Если я столько проживу», – подумал Корсаков и шагнул в квартиру.

– Здравствуйте, Лада Алексеевна! Очень приятно познакомиться! – Корсакову почему‑то захотелось щелкнуть каблуками на гусарский манер. Чтобы шпоры звякнули, чтобы качнулся султан на кивере. Он ограничился тем, что коротко наклонил голову.

– Здравствуйте, Игорь! – Лада Алексеевна подала руку и, пока Корсаков раздумывал, приложиться к ней или просто пожать, сама энергично пожала ему ладонь. – Рада вас наконец‑то увидеть.

– Сердечно тронут вашим вниманием, – зачем‑то сказал Корсаков и покраснел.