Золотые врата. Трилогия (СИ)

Корсаков нашарил позади кресло и упал в него. Посмотрел на все еще зажатую в руке бутылку и поставил ее на стол. Среди хрусталя и фруктов она смотрелась странно.

– …вот это платье из театра, но прямо, как по мне сшито, да? У папашки везде свои люди. И серебро я у него выгребла, но на совсем он не дал – уперся, как баран: фамильное серебро, фамильное серебро, княжеский род! – она вскочила с места и закружилась перед Игорем. Взметнулись пышные юбки, – как тебе мой сюрприз?

Платье сверкало блестками и Анюта в нем была похожа на случайно оказавшуюся в заброшенном особняке фею, воздушную, невесомую. Скоро ей надоест здесь, она заскучает и исчезнет без следа, оставив на память затихающий серебристый смех.

Анюта порхнула Корсакову на колени, обняла за шею и, прижавшись лбом к его лбу посмотрела в глаза.

– Почему ты такой серьезный? Я же старалась…

То ли стон, то ли вздох донесся с лестницы. Девушка вздрогнула, замерла, прижавшись к Игорю.

– Не обращай внимания, – сказал он, притянул к ее себе и поцеловал за ушком, наслаждаясь запахом ее волос.

Анюта вздохнула, провела пальцами по его лицу, словно вспоминая.

– Как долго тебя не было.

– Я заезжал к тебе на квартиру, хотел кое‑что найти.

– Что?

– Карты. Старинные карты. Я, честно говоря, не помню, но может быть я раскладывал их у тебя. Во всяком случае в кармане куртки я обнаружил пустой футляр. Ты их не видела?

Девушка тихонько рассмеялась.

– Это я их у тебя из кармана вытащила, когда твою куртку вешала сушиться, – она слегка отодвинулась, – я сразу поняла, что вещь ценная, хоть и с придурью. Ты же на таком взводе был, ну, я и подумала, что пусть лучше у меня лежат – целее будут. У любителей подобных вещей могут больших денег стоить, а у тебя либо менты отберут, либо ты их того, – она подмигнула и прищелкнула по горлу пальчиком, – в оборот пустишь. Так что футляр я тебе оставила, а карты спрятала.

Корсаков долго и молча смотрел ей в глаза, прикидывая: то ли наорать на нее, то ли расцеловать.

– Ремня бы тебе хорошего, – наконец сказал он с досадой.

– Если только в виде прелюдии к сексу, – отозвалась Анюта, невинно хлопая глазами.

Игорь столкнул ее с колен.

– Ты знаешь, что меня чуть не убили за эту колоду? Она здесь? Давай, неси.

Надув губки Анюта вынула из сумочки, висящей на кресле пластиковый пакет и передала его Корсакову. Он развернул его, достал карты и раскрыл их веером. Да, это были Таро Бафомета. Он провел пальцами по глянцевой поверхности и ему показалось, что он может ощутить нарисованные фигуры. Они будто оживали под прикосновениями, стараясь спрыгнуть с листков плотной бумаги, вырваться, словно из тюрьмы, в которой находились несколько веков.

Анюта, склонив голову, с любопытством наблюдала за ним.

– Они так тебе дороги? – спросила она, – ты так их гладишь, что кажется, ценнее для тебя ничего нет. Хочешь, Сань‑Сань купит их у тех людей, кто за ними гоняется?

«Ценнее для меня и впрямь ничего нет, – подумал Корсаков, – это – жизнь Катюшки, Ирины, а, может, и твоя, девочка». Отдавать карты магистру стало жаль и, чтобы получить хоть какое‑то удовольствие от кратковременного обладания, Корсаков перетасовал колоду, щелкнул по ладони плотными листами.

– Хочешь загадать желание? – спросил он, – обязательно сбудется, фирма гарантирует. Такой шанс выпадает раз в жизни, причем единицам из миллионов.

– Хочу! – Анюта зажмурилась, стиснула кулачки, – все, загадала.

Корсаков отодвинул столовый прибор, переставил подсвечник на столе и разложил карты на скатерти, выбирая наугад из глубины колоды.

– Все, можно открыть глаза?

– Открывай, – разрешил он.

Девушка подошла к столу склонилась над картами.

– Ух, при свечах они еще страшнее. А ты уверен, что разложил правильно?

– Хрен его знает, но уверен, все загаданное исполнится. И тебе за это ничего не будет!

Внизу на лестнице хлопнула дверь, послышался топот множества ног, голоса. Корсаков вскочил, мгновенно сунул карты в карман и быстро задул свечи. Анюта прижалась к нему, он обнял ее за плечи, чувствуя, как они вздрагивают. Если бы не серьезность момента, то он подумал, что девушка сдерживает смех.

– Не бойся, прошептал он, – все будет нормально.

В проеме двери возникло множество огоньков, язычки пламени освещали сжатые пальцы, но самих людей видно не было, только дыхание и гулкие шаги.

Мощный луч света внезапно залил комнату, пробежал по стенам, коснулся кровати, и ударил в потолок.

– Сюрприз!!! – заорал десяток хриплых глоток.

Нумизмат Сема, блестя лысиной, отплясывал с упаковкой пива в руках, Сашка‑акварель разгребал место на столе, выставляя маслины, шпроты и исландскую селедку в плоских банках. Тут же были бомжи‑соседи из сгоревшего дома. Все были уже на взводе – видно в ожидании назначенного часа уже размялись водочкой.

Корсаков почувствовал, как ослабли ноги и опустился в кресло. Анюта смеялась вместе со всеми и хлопала в ладоши.

– Классный сюрприз, а?

– Да уж… – пробормотал Корсаков.

– Это еще не все! – Анюта снова хлопнула в ладоши, – ну‑ка, где наш главный подарок?

Все замолчали, расступились, освобождая проход. В дверях возник заслуженный алкоголик и принципиальный бомж дядя Сережа. Он тоже жил в доме, на втором этаже которого квартировал Игорь с Владиком. Протиснувшись боком в комнату, он поднял руки. В каждой было зажато по картине в раме. Корсаков узнал свои работы из цикла «Руны и Тела» – «Знамение» и «Снег».

– Вот, Игорек, сберегли от огня. Жизнью, можно сказать, рисковали, а уберегли, – гордо объявил дядя Сережа хриплым пропитым голосом. – Я ведь засек, как ты картины прятал, а как увидел, что Жучила к тебе пошел, ну, той ночью, как пожар случился, так и вытащил их. К сожительнице, стало быть, своей отнес – она дворничихой в девятом доме работает. Так у нее и стояли, тебя дожидались.

– Спасибо, мужики, – растроганно сказал Корсаков, – век не забуду. Ну, давай к столу!

Картины прислонили к стене возле кровати, откуда‑то возникли табуретки, лавки. Первый тост сказал Сема. Говорил он долго и цветисто и чувствовалось, что может говорить до бесконечности, но его прервали, устав держать наполненные стаканы и тогда он коротко сказал:

– Ну, с новосельем!

Все выпили и навалились на закуску. Анюта, сидя через стол от Корсакова, смотрела на него счастливыми глазами. Ее наряд казался совершенно невозможным среди неопрятных завсегдатаев Арбатских задворок с пропитыми небритыми лицами, которые однако были сейчас Корсакову ближе, чем кто бы то ни был на свете. Он улыбнулся девушке.

Справа ему что‑то бубнил в ухо Сема, кажется, насчет старинных монет, Сашка‑акварель, устроившийся в центре стола, клялся, что за три сеанса сделает из любого дилетанта мастера акварельной живописи, дядя Сережа обстоятельно рассказывал, как он прятал картины в подсобке, прикрывая их метелками и лопатами. Кто‑то уже завел песню, но пока еще в полголоса.

Корсаков, пользуясь тем, что каждый занят своим: кто наливал, кто закусывал, кто слушал, а кто рассказывал, выскользнул из‑за стола и позвал Анюту, показывая на соседнюю комнату.

– Сотовый у тебя с собой? – спросил он.

– Сейчас принесу.

В зале царил полумрак, мерцали свечи. Корсаков отошел к лестнице. Анюта принесла ему телефон. Он поцеловал ее в шею, ощущая нарастающее желание. Она прильнула к нему всем телом, он почувствовал, как ее язычок скользнул к нему в рот. Время исчезло, были только жадные губы и судорожные объятия.

– Погоди, – он нашел в себе силы оторваться от нее, – мне надо позвонить.

– Потом позвонишь, – девушка просунула руки ему под майку. Он ощутил, как острые коготки царапнули грудь, – я так по тебе соскучилась.

– Девочка моя, у нас все еще будет, – прошептал он, – но чуть попозже. Хорошо?

– Мне уйти? – она вздохнула и отпустила его.

– Да. Извини, это деловой звонок.

Девушка послушно ушла к гостям, которые встретили ее взрывом энтузиазма.