Зона вторжения. Байкал

Таз? Если таз — тоже хреново: значит, есть еще одно внутреннее кровотечение. Ноги? Ноги вроде целы!

Бато? Бато звать на помощь нельзя… Сожрут. Ночью его точно сожрут! И пацан этот еще… Значит, надо выпутываться самому!»

Алексей нащупал в кармане небольшой шприц. Старый добрый пармедол. Сейчас — самое то!

Зубами снял с иглы колпачок, вколол через штаны в бедро. Боль от укола он все-таки почувствовал, значит, была надежда, что позвоночник в порядке. Хотя… Всякое может быть! Алексей еще до войны видел травмированных скалолазов. Печальное зрелище — люди, всю жизнь стремившиеся вверх и распластанные на земле.

Какое-то время он лежал, ожидая, когда начнет действовать лекарство, потом неуверенно пошевелил пальцами левой руки. Боль отступала. Вскоре Алексей уже смог приподнять левую руку, потом пошевелил ногами. Да! Все-таки у него множественные переломы.

— Плохо дело…

Алексей облизнул губы. Очень хотелось пить. Он набрал в горсть ледяного крошева, пожевал. Даже от такого небольшого усилия испытал приступ удушья. Сердце редко, но сильно билось внутри израненной грудной клетки. Он попытался восстановить дыхание.

Издалека, снизу донесся протяжный, заунывный вопль. Он проник сквозь ветер и снег и тоскливой нотой пронесся над замерзшим, заснеженным ущельем Хангарока. Это были не волки. Однажды Алексей уже слышал этот печальный звук, от которого по коже шли мурашки. Это было на руднике. Так кричали «бесы».

Алексей дотянулся до шлема, включил «ночник», взял в руки ставший вдруг тяжелым и большим «Нортон».

Прямо перед ним находилась ледяная стена водопада. Слева лежал большой камень. Если бы Алексей упал левее, все было бы уже кончено. Правда, пока он не знал, радоваться этому или сожалеть.

В неестественно зеленом свете прибора ночного видения Алексей сумел разглядеть под столбами льда черноту пустого пространства. За водопадом было углубление, грот, пещера — отсюда не понять.

Карабанов потихоньку, а потом все более энергично пошевелил ногами, под действием пармедола он перестал ощущать боль, с трудом подполз к ледяной стене, преодолевая одышку и головокружение, несколько раз ударил прикладом по льду. «Нортон» норовил выскользнуть, выпасть из онемевших рук, но Алексей все-таки расчистил небольшую щель и с трудом, цепляясь рюкзаком за ледяные сосульки, протиснулся внутрь.

Он оказался в узком гроте, в котором можно было с трудом развернуться. Это было на руку — легче охранять вход от непрошеных гостей.

Даже находясь на грани потери сознания, Алексей совершенно четко понимал: если лечь на камни — до утра не дожить. Слишком холодно.

Он заполз как можно глубже, расстегнул все ремни, удерживающие рюкзак, правой рукой, которая более-менее слушалась, перетащил рюкзак со спины вперед, расстегнул его. Медленно, с перерывами, вытащил коврик, включил обогрев, раскатал его на холодном камне, с облегчением опустился на него правым — более целым — боком.

На какое-то время забылся, уткнувшись лбом в холодный рукав куртки.

Потом вдруг вспомнил о Бато.

— Надо связаться…

Хотя дышать становилось все трудней и все сильнее кружилась голова, неяркий свет экрана на несколько мгновений вернул его к реальности. Бесстрастный коммуникатор сразу сообщил, что температура воздуха — минус двадцать девять. Нехило!

Аюшеев принял вызов сразу, наверное, не спал, ждал Алексея.

Увидев на экране искаженное близкой камерой лицо друга, Карабанов похрипел:

— Бато… Хана мне…

— «Бесы?» — только и спросил бурят и сразу же сам себе ответил. — «Бесы»! Коли: «рулетку». Быстро! Иначе не выжить!

…Алексей колебался. «Рулеткой» бойцы спецотряда «Байкал» между собой называли экспериментальный препарат, который был выдан каждому. Хороший был препарат, раны затягивались на глазах, а переломы — срастались. Чудо, а не препарат. «Живая» вода. Одно только «но» было: от него умирал каждый второй боец в течение пятнадцати минут. Анафилактический шок, несовместимость каких-то белков. Так что кололи его бойцы только в том случае, когда другого выхода не было и надежды не оставалось. Как русская рулетка — или пан, или пропал!

— Ну, если что, прощай!.. — Алексей отключил коммуникатор, с трудом сплюнул на припорошенный ледяным крошевом камень тягучую слюну, увидел кровь. Неудержимо клонило в сон — это оказывал свое действие пармедол, и ему стало как-то все равно, что с ним будет дальше. Умереть после укола или уснуть под действием лекарства и больше не проснуться от внутреннего кровотечения, замерзнуть — какая, в сущности, разница! Да никакой! Двум смертям не бывать, а одной не миновать…

Он с трудом расстегнул молнию на куртке, нащупал за воротом тельника крохотный серебряный крестик, до боли сжал в кулаке, потом нашел вшитую в воротник термобелья ампулу «рулетки», сжал ее двумя пальцами, вздрогнул от вонзившейся в тело крохотной иглы и ощутил такую адскую боль, по сравнению с которой все, что он испытывал до сих пор, казалось только слабой тенью, призраком боли. Эта боль пробежала по всему телу, как огонь по рассыпанному пороху. Все мышцы сразу, в одно мгновение, свела страшная судорога, мир вспыхнул красочным фейерверком и тут же погрузился во тьму…

…Сидя на жесткой лавке, Бато несколько долгих секунд смотрел на погасший экран коммуникатора. От души ругнулся, покосился на полати: там спал мальчик. Во сне он разметался, сбросил с себя одеяло. Бато встал, поправил одеяло, потрогал лоб ребенка.

— Температура!..

Накрыл мальчика сверху еще одним стареньким одеялом, подошел к печке, подбросил дрова в багровую топку, от которой шел жар, вернулся к коммуникатору, оставленному на грубо сколоченном столе, сел, стараясь не смотреть на потеки крови на стене, на которой распяли наверняка еще живого Ситникова.

Он принялся вызывать сержанта, прекрасно понимая, что Карабанов физически не сможет ответить: если «рулетка» подействовала, то раньше, чем к утру, он все равно не оклемается, а если она подействовала, но не так, как хотелось, вызывать сержанта бесполезно: если он еще не был мертв, то наверняка умирал.

Бато закрыл глаза и в первый раз за всю свою взрослую жизнь стал молить Бога, чтобы с Алексеем все было хорошо.

На столе оплывала свеча, почти такая же, какая горела в людских жилищах в двадцатом веке и в девятнадцатом, от горячего бока печки шли волны тепла, и холодом тянуло по полу, выстланному толстыми лиственничными плахами…

Бато подвинул к себе коммуникатор, чтобы снова попробовать вызвать Алексея. Желание было нерациональным, это было ожидание чуда, хотя Бато прекрасно понимал, что чудес не бывает, во всяком случае, он за всю свою жизнь так ни разу и не сталкивался с ними. Зато со смертью приходилось встречаться часто.

Хотя, кто знает, быть может, он просто не замечал чудеса, и поэтому они проходили мимо него?

Как только Бато придвинул к себе коммуникатор, над его головой раздались тяжелые шаги. По крыше кто-то ходил.

Бато сразу понял, что это «бес», и, словно в подтверждение, сверху раздался пронзительный, протяжный вопль, от которого кровь застыла в жилах. Аюшеев схватил «Нортон», посмотрел на толстые, темные от копоти бревна потолка, потом неслышно поднялся из-за стола, крадучись подошел к двери, осмотрел засов, на цыпочках вернулся на место, взглянул в сторону спящего ребенка.

Мальчик, к счастью, не проснулся.

«Бес» прошелся по крыше, потом спрыгнул на землю с северной стороны избушки — здесь стена зимовья была глухой. Бато напряженно слушал. Кажется, «бес», убедившись, что просто так в зимовье не проникнуть, сдался и ушел. Во всяком случае, Бато надеялся, что это так.

Сейчас ему казалось, что сиротливое пламя свечи слабеет, что в углах избушки сгущается и клубится осязаемая, почти живая темнота. Тянулись минуты. Снаружи не доносилось ни шороха, ни звука. Бато только слышал, как дышит спящий ребенок.

«Кажется, пронесло!» — наконец, решил Аюшеев.

Но стоило ему расслабиться и отставить «Нортон» в сторону, как крохотное оконце разбилось, и в узкое отверстие рамы просунулась отвратительная красная морда «беса», который, увидев спецназовца, зарычал и оскалился сотнями мелких, острых, похожих на иглы зубов…