Чужая земля

…Генка не спешил. Он хорошо знал тактику малой войны (и собирался стать профессиональным военным), поэтому выдвинул по три человека в авангард, арьергард и фланговые дозоры, а основную группу выстроил латинскую W «рогами» вперед — и прочесывал лес, как гребнем, чтобы случайно не сбиться со следа. В крайнем случае, Димку можно будет прижать на ночлеге…

Из головного дозора прибежал парень, и Генка пошел с ним. Командир авангарда, Колька Винников, сын профессионального охотника, встретил командира широкой улыбкой.

— Они разделились, — весело сказал Колька, похлопывая себя оружием по ноге, по голенищу сапога-мокасина. — Трое пошли дальше, остальные свернули вон туда, — он указал рукой. — И они уже далеко. Слышишь?

— Слышу, — кивнул Генка. Он в самом деле слышал вокруг нормальные звуки леса, значит — людей поблизости нет, только его отряд. — Это Борька Утесов. Только вот какой группой этот реваншист командует? Второй парень из дозора хохотнул. Колька спросил:

— Почему реваншист?

— Была у нас история с рукопашкой… Ты тогда на Землю летал, по обмену.

— Не знаю, что там у вас было, — задумчиво сказал Колька, оглядываясь, — но я бы не стал с ним шутить. Борька отличный лесовик.

— Но ты-то лучше? — спросил Генка. Колька пожал плачами:

— Не уверен…

Вабиска сидел на пне совершенно неподвижно и тихо, словно странный гриб-нарост. Сходство усиливали длинные спутанные волосы «хохла» и одежда, состоявшая, как казалось, из несвязанных меж собой кусочков. Он не пошевелился даже когда русские подошли вплотную. Лицо вабиски было одутловатым, глаза — темные, безжизненные — смотрели безмятежно и странно на окружающий мир, частью которого были для него и рослые парни в мешковатых камуфляжах, остановившиеся рядом.

— Даун, — брезгливо сказал Тошка, морща веснушчатый нос. Борька и Женька с отвращением подались назад, меряя вабиску полными удивления взглядами. Физически абсолютно здоровые, мальчишки, подобно всем землянам, испытывали к умственно отсталым биологическое отвращение. На Земле все еще рождавшиеся — хотя и крайне редко последний век — дети с неподдающимися коррекции формами умственных отклонений немедленно эвтаназировались. Из школьной программы мальчишки хорошо знали, как во второй половине XX века жалостливая травоядность в этом вопросе и отрицание евгеники привели к чудовищному росту числа людей с паталогиями развития — были моменты, когда их численность достигала 1/10 от населения «развитых» стран и продолжала расти при попустительстве называвших себя «демократическими» правительств; кое-где умственно отсталым даже давали право голоса! И только Третья Мировая, Безвременье и Серые Войны, а затем принятые евгенические программы позволили надежно и беспощадно очистить мир от жуткого балласта — в сочетании с поголовным уничтожением немногочисленных выживших из этих "людей".

— В Иррузае их считают святыми, — заметил Женька. Борька положил руку на топор. — Да ты что, оставь, нам дальше надо идти… Безумец смотрел сквозь мальчишек. Тошка засмеялся: — Этим даже звери побрезгуют… Пошли, Борьк, пора поворачивать.

Мальчишки свернули в кусты. Вабиска, повернув голову, посмотрел им вслед, и взгляд его черных глаз вдруг стал режуще-остры, как вздернутый из невзрачных ножен сверкающий клинок.

— Умрете, — сказал он на иррузайском наречии. — Умрете огнем и мечом! — и, порывисто начертив в воздухе священный символ, вскочил на ноги и бесшумно канул в кусты — в противоположном направлении.

— Приятно иметь с ним дело, — прошептал Димка, рассматривая бесшумно движущихся между деревьев стрелков Генки. — Фланговый дозор. Генка — умница.

Спорить с этим было трудно — отряд Новика шел по следу, как ищейка. Только вот сейчас он, похоже, влез в засаду — Димка круто свернул и вышел во фланг противнику по классической схеме. Правда, фланговый дозор осложнял дело.

Димка поднял ко рту ладонь и прокричал лесной птицей. Тут же донесся ответ. Дозорные остановились, но, прислушавшись, зашагали дальше…

…Женька вытянул вперед руку. Борька развел в стороны руки с растопыренными пальцами — Женька ушел вправо. Тошка — влево. Впереди передвигались отчетливо видимые спины в маскхалатах.

— Огонь! — выкрикнул Борька, нажимая спуск. Отрывистые, негромкие хлопки газовых выстрелов послышались в лесной тишине, разрушая ее — такие же звуки возникли дальше и левее. Атака из засады началась.

Капсулы с алой краской разрывались, как в кино. Двое видимых упали, третий прыжком сместился в сторону и открыл бешеный ответный огонь.

— Промазал! — заорал Тошка, бросаясь вперед. Но почти тут же ответные выстрелы послышались еще из четырех мест, и Тошка, закрутившись на месте, Грохнулся с воплем: — Меня подстрелили! — его маска была залита краской, что производило жутковатое впечатление.

— Это арьергард! — завопил Женька, падая за огромный корень, чтобы спастись от густых очередей. — Это не основные силы, мы напоролись!

Действительно, по ним двоим вели огонь пять ППШ противника, Борька проклял себя — как он мог упустить из виду железную дисциплину, которая царила у Генки! Его арьергард двигался на точном уставном расстоянии от ядра отряда и с честью выполнил свою роль амортизатора при атаке. Скорее всего, головной дозор сейчас окружает Димку, воюющего с одним из фланговых и частью основных сил, а второй фланговый — окружает его, Борьку! С досады мальчишка тихо и зло заскулил, понимая, что надо как можно скорее выходить из боя, пока не поздно… но в этом случае конкретно зажмут Димку!

Уходили секунды, драгоценные, как червонцы. Уходили, словно через дырявый карман…

Двенадцатью часами позже и на полтораста километров северо-западнее над лесами лежала беззвучная, тревожная предгрозовая ночь. Черные тучи скрыли Адамант, и под густыми кронами безраздельно господствовал мрак.

Безлюдно было на прогалине, ведшей к одной из многочисленных лесных молелен, поставленных вабиска во славу своих богов вдали от обитаемых мест. Черной тенью в черноте туч призрачно висел высоко вознесенный резной силуэт священной птицы, когда-то поднявшей из кипящего океана первую землю.

Всадники, один за другим выезжавшие на прогалину через кусты, были бесшумны и черны, словно они сами — беззвучные ночные птицы или призраки тех, кто осужден вечно скитаться после смерти за совершенные при жизни злодеяния. Нечеловеческие лица-морды выдавались вперед, на вытянутых вверх головах колыхались странные волосы. Молчали всадники, молчали их кони…

Да, именно кони! И, если присмотреться, наваждение исчезало. Не души, лишенные покоя, а кавалеристы на рослых жеребцах бесшумно рысили по прогалине к молельне. Морды оборачивалась масками ноктовизоров, странные головы — легкими шлемами, украшенными султанами из конского волоса, лучше всего прочего выдававшими охрану с латифундий Довженко-Змая. Впрочем, для тех, кто, по сообщениям службы безопасности латифундии, заночевал в молельне, такие ночные гости были хуже всяких злых духов.

Повинуясь бесшумным командам старшего — он сидел в седле, похожий чем-то на большого ловчего сокола — обнажив длинные, мерцавшие тусклым собственным светом шашки, кавалеристы окружили молельню. Двое спешились и, достав из седельных сумок короткие трубы реактивных гранат, встали на колено. В правой руке старшего изогнутый сполохом сверкнуло лезвие.

— Огонь! — в полный голос скомандовал он. Трубы на плечах спешившихся длинно харкнули пламенем, озаряя грозным алым светом все вокруг; предназначенные для борьбы с техникой, оснащенной защитными экранами, гранаты были, похоже, переснаряжены старинным напалмом. Крыша молельни подскочила, просела и исчезла во взвихрённом смерче огня. Послышался резкий, гортанный крик; топча вылетевшую дверь, наружу выскочила отплясывающая горящая фигура, рухнула ничком; пламя на ее спине весело затанцевало, как живое. Еще двое выскочили в окна притвора. Один покатился по земле, сбивая с себя огонь, вскочил, но тут же снова повалился, неловко взмахнув отлетающей рукой — выстрел плазмомета угодил точно в грудь. Второй метнулся наискось к лесу, замер, попятился, доставая короткий широкий клинок, отскочил, уклоняясь от размашистого удара шашкой в голову, но второй кавалерист, бросив коня вперед, срубил его сверху в плечо.