Ностальгия

я сужу об этом по учебникам.

— Такая очаровательная женщина не может судить о любви по учебникам, — убежденно говорю я.

— От вас снова веет жаром.

— Да, мне не на кого было его растратить — отношения с Сарой не вышли за рамки служебных.

— Тяжело вам приходится…

— Хоть вы меня понимаете…

— Это так важно, чтобы хоть кто-то тебя понимал…

— Мне важно, чтобы меня понимали именно вы…

— Я смогу, я психолог по образованию…

— Увы, психология тут плохой помощник… Даже докторская степень вряд ли спасет…

— Вы меня пугаете…

— Мне кажется, вы сами себя пугаете, Шар.

— Нет, я определенно вас боюсь, Ивен.

Ее ладонь жжет мне руку. Я с усилием отрываюсь от ее глаз и опускаю взгляд на ее губы. Они приоткрыты. Они манят меня нестерпимо. Я сошел с ума. Ложбинка под ее пухлой нижней губой — центр вселенной. Мне уже ничего не страшно и никакие гипновнушения надо мной не властны.

— Вы боитесь не меня — себя…

— Чертов искуситель, — грубость из ее губ вылетает чудесной музыкой, — Я уже ничего не боюсь, — добавляет она шепотом. И я касаюсь ее губ. Нам не хватает воздуха — мы забываем дышать. До чертиков неудобно сидеть вот так рядом, склонившись друг к другу, и целоваться, как сумасшедшие, не догадываясь сменить позу и обняться, наконец.

— Ивен… — произносит она хриплым шепотом, и я пью ее жаркое дыхание и снова впиваюсь ей в губы, я каннибал, тысячи поколений поедателей человеческого мяса бурлят во мне, требуя крови, я жадно покусываю ее податливую плоть, ее язык, я целую кончик ее носа, я впиваюсь в ее шею, я исследую губами ее лоб, ее глаза, когда я касаюсь языком восхитительно нежной мочки, она вздрагивает и снова тянется ко мне, ее горячие прикосновения пронзают мою шею насквозь, молнии простреливают меня до самого паха, и мы уже не видим ничего, она умудряется подняться, она целует меня в поднятое ей навстречу лицо и мои ладони жадно исследуют ее и никак не могут остановиться. И вот уже только жар в голове. Только кровь гулко бухает где-то в огромный там-там. И я что-то шепчу несуразное, и она отвечает мне тем же, мы не понимаем ни слова, мы говорим на разных языках и тела наши переводят то, что мы хотим сказать. Кажется, я рву какие-то кружева. Я рычу, как зверь. Ее стон смешивается с моим. Мы где-то плывем, не касаясь земли. Я не понимаю, что я и где я. Жар от меня растекается, грозя сжечь все вокруг. Я не слышу ничего, кроме биения ее тела. Я выключаюсь нахрен, как сгоревший предохранитель, вспыхиваю в дикой вспышке короткого замыкания, свет от меня виден за сотни миль и спутники наблюдения наверняка фиксируют странную аномалию. И приходя в себя среди клубка спутанной одежды, на пушистом полосатом ковре, с прикушенной до крови губой, ноги связаны узлом в штанинах комбинезона, я понимаю — моя жизнь до сих пор — сплошная репетиция и я родился только что и этот новый мир мне нравится чертовски.

— Ивен, боже мой, — теплая ладонь нежно касается моей мокрой от пота груди, — Что же это такое, Ивен! Так не может быть!

Ее