Неистребимый

веденной привычке, очистив грудь от спертого воздуха трактира, а мочевой пузырь — от излишков жидкости.

А снаружи было темно — хоть глаз выколи.

Масляный фонарь, которому полагалось освещать вывеску над входом, почему-то погас. То ли масло закончилось, то ли фитиль прогорел. Лишь где-то в отдалении перекрестия улиц слабо тлели факелы ночной стражи.

Зябко поежившись от подспудных ночных страхов, Бочонок, осторожно переставляя ноги в непроглядной темени, проковылял вдоль стены за угол и пустил струю. В который раз с завистью вспомнилось об огромном магическом светильнике, подвешенном над центром Сияющего, в котором ему как-то довелось побывать по торговым делам. Так называемый Бошар освещал столицу Хааскана и днем и ночью. Вот бы в Жарл такой… Но все магические жилы, обнаруженные в земной толще города и его окрестностях, давно были оприходованы Домом Пресветлого Искусства для своих надобностей. Что-что, а это Бочонок знал прекрасно — болтливых языков среди учеников Дома хватало, взять хотя бы собственного племяша тоже язык без костей…

Закончив свое дело, Бочонок шумно вздохнул, поправил штаны и развернулся обратно. Слабое шипение, неожиданно раздавшееся в пугающей близости от его головы, заставило его шарахнуться в сторону. Пребольно налетев спиной на стену трактира, он в сердцах громко и грязно выругался, разогнав зычным басом далеко окрест гулкую ночную тишину вместе с собственным внезапным страхом. Затем на всякий случай добавил.

— Кыш, порождение Тьмы, Светом тебя заклинаю, сгинь!

И тут он увидел глаза. Крошечные красные угольки горели в темноте на расстоянии вытянутой руки, прожигая трактирщика кипевшей в них нечеловеческой злобой. Бочонок был мирным человеком, и с такой страстью его нервы не совладали. Душный, обессиливающий ужас враз навалился на него, подмял под себя, вжал в стену, словно у нее можно было найти спасение.

— Сгинь… — бас трактирщика сник до еле слышного шепота. — Светом заклинаю…

Шипение хлестнуло по ушам, словно гибкая плеть, и красные глаза ринулись ему в лицо…
* * *

Квин немного поерзал на жесткой неудобной табуретке и вздохнул, не желая выходить из блаженного состояния полудремы. Слоенки осели в желудке приятной сытой тяжестью, на губах все еще ощущался вкус молока. Всегда бы так… В Пресветлом Доме толком никогда не кормили, казенная пища по своей природе предназначена быть полезной и целесообразной, но вкусной — это уж дудки. Вкусной она не бывает. От всех этих кашек порой просто выворачивает наизнанку… Поэтому искреннюю благодарность, которую Квин испытывал к толстяку-трактирщику, тот вполне заслужил.

Вскоре вернулся Бочонок, молча завозился рядом. Его и с закрытыми глазами можно было узнать без труда — по шумному сопению и тяжелым шаркающим шагам. Звякнуло железо, шаги стали удаляться. За сменщиком пошел, мелькнула отстраненная мысль. Впрочем, трактирщик уже уходил. Раз вернулся, значит, что-то забыл…

Он устал ждать Онни в этом проклятом баре. Плюнуть на все и догнать Бочонка? Бессемейный,