Сельва не любит чужих

Вылезли, в рядок построились и пошли, пританцовывая, к заранее заготовленному крохе-столику…

Хороша примета! Удачней удачного будет год, коль плисюки на зов пошли!

Покричали унсы, поздравствовали сусидей. И перестали замечать. Эко диво: плисюки! Кто ж их не видывал?!

Горные, те б, наверное, поудивлялись. Но спали уже вповалку некрепкие на самогонку люди дгаа, кто – уронив на стол голову, кто – и вовсе под стол уйдя, словно и не было.

Некому было дивиться плисюкам. Кроме Дмитрия.

– О! К-корот-тышки явились! – обрадованно сообщил пирующим дгаангуаби, вычесывая из спутавшейся бородки хлебные крошки. – К-как в Цв-веточном городе! Гы-гы!

И тихо сделалось за столом.

И содрогнулся в ужасе вуйк Тарас, старейший из Мамалыг.

Не ждал он такого. И не мог ждать.

Каждому унсу ведомы деяния Незнающего, но лишь со слов старейших. Ибо не всякому дозволено читать Книгу; высокий смысл ее способен смутить незрелые умы, а потому рядовым родовичам достаточно знать то, что определят необходимым для знания вуйки родов.

Кто же он, этот светлобородый ватажок горных дикарей, бестрепетно произносящий запретнейшие из словес?!

И вопросил Тарас:

– Кто ты, пане провиднык?

И ответствовал Дмитрий:

– Я? Не знаю…

Замерли унсы, прислушиваясь к беседе. Одни бледнели, другие краснели, и мед стекал на столы по мокрым усам, не попадая в рот. При последних же словах, сказанных гостем, теснее прижались друг к дружке бородачи и, словно по команде, закрыли лица ладонями.

– Ты человек? – напрямик спросил Тарас.

И ответствовал Дмитрий:

– Я? Не знаю…

Нет, не стоило, положительно не стоило дгаангуаби Коршанскому пить залпом, без закуси, седьмую чарку. И уж вовсе лишней была одиннадцатая. Что уж говорить о тринадцатой?

До крови закусив губу, вуйк собрался с силами.

И отважился:

– Ты – Незнающий?

В голове звенел Бухенвальдский набат, и каждый вопрос отзывался в висках медным стоном.

– Я не знаю, – пронзительно-откровенно отозвался Дмитрий. – Я ни-че-го не зна-ю…

Очи вуйка Мамалыг сузились в незаметные щелки.

– Скажи, провиднык: через кого перепрыгнул Знающий, когда шел гулять к берегам реки?

Дмитрий хихикнул.

Он снова чувствовал себя пятилетним. У него была ангина, он звал маму, но мама не приходила, зато Дед сидел у постели и тормошил его, и загадывал загадки…

Ох, как приятно было их отгадывать!

– Через овечку! – сообщил Дмитрий, хихикнув. – Вот!

Сивая борода пошла волнами.

– Скажи, провиднык: что хранит в постели своей Авос-богатырь?

Нет, ну ничем, совсем ничем этот расплывающийся, раздваивающийся старик не отличался от Деда!

Странно! Неужели все дедки любят задавать такие дурацкие вопросы?

– Ватрушку! – выкрикнул Дмитрий. – А?!

Собственно, можно было не продолжать. Светлобородый ватажок горцев знал все, что надлежит знать Незнающему, и не знал всего остального. Опытный и мудрый, Тарас уже сознавал: лишь два объяснения есть происходящему. Либо Дмитро читал Книгу, либо он и есть Незнающий. Из двух возможностей, как известно, надлежит выбрать вероятнейшую…

И Тарас выбрал.

Поскольку Книга одна и другой подобной нет и он, вуйк Мамалыг, точно знает, что Дмитро не мог взять ее для прочета, значит, он – Незнающий, и никто иной. А в том, что он на прямой вопрос ответил «Не знаю», то разве не так и должно отвечать истинному Незнающему?

И все же еще один вопрос вуйк не мог не задать.

– Скажи, провиднык: чем утолил голод Торопливый?

А Дмитрий тотчас откликнулся:

– Утюгом!

– Но что есть утюг? – настаивал вуйк.

Дмитрий задумался. Он честно пытался сообразить. Но не смог. И смущенно признался:

– Не знаю…

Какие еще тут нужны были доказательства?

Один за другим поднимались унсы, и в очах их быстро истаивали остатки хмельной одури. Кривые сабли, прямые кончары и палаши, пистоли и прочая зброя, гремя, звеня и стуча, летела к ногам светловолосого ватажка горных.

Его парубки говорили, что он пришел с неба. Но разве не в небо ушел некогда Незнающий, пресытившись серыми буднями Старой Земли? И куда было вернуться ему, как не к унсам, потомкам своим, свято блюдущим заветы его?

Последней поверх груды железа, возвысившейся почти по пояс взрослому комбатанту, не упала, но почтительно возлегла шипастая булава, знак достоинства наказного отамана.

– Прости нас, Незнающий, – глухо вымолвил вуйк Тарас и утер рукавом сюртука нежданную слезу. – Мы не признали тебя сразу. Но теперь по селениям пойдет весть, и каждый с радостью присягнет тебе.

– Но, господин Мамалыга… – начал было трезвеющий Дмитрий. – Вы не…

И был перебит. Почтительно, но непреклонно.

– Ты богато чого не видаешь, Незнающий. Мы объясним тебе все. Но уже теперь знай, – старый Тарас, гордый вуйк рода, старейший из вуйков, тяжело преклонил оба колена, – мы ждали тебя!

Он протянул к Дмитрию руки, посеченные вздувшимися струйками вен.

– Братие! Гетьману нашему Дмитру Незнающему, с неба вернувшемуся, – слава!

– Слава! Слава! Слава! – загремело подворье.

3

ТАТУАНГА. Южно-Тихонинские острова

14 марта 2383 года

Эй, ты! Да, да, тебе говорю! Стой! Ко мне!

Отвечай без размышлений, ты кто, козел или человек?

Ах, человек… Что-то не верится. Если человек, то почему ты еще здесь?!

Сколько там у тебя на кред-карте? М-да, маловато.

Слушай сюда. Беги в банк, снимай со счета и быстро, быстро, чтоб глаза мои тебя не видели, мотай на Татуангу!

Чего-чего? Нет кредов? Так пойди и заработай! Откуда я знаю, как? Как хочешь! Хоть мозгами, хоть руками, хоть задницей. Собирай в переходах, если не можешь иначе, но купи билет – и лети на Татуангу!

Лениво? Ладно, хрен с тобой! Валяй под мост, дождись запоздалого лоха, сунь под нос доходяге «гуппи» или хотя бы перышко, выбери из лопатника все, что найдешь, выруби клиента, чтоб не развонялся раньше времени, – и в космокассы, и рви когти на Татуангу!!!

А то, что потом все равно найдут, опознают и закроют, так ведь это ж, пойми, потом…

И не надо лепить мне насчет каторги!

Каторга, она, конечно, не мать родная. Но поверь: куда бы тебя ни закинуло, братуха, – в симнельские сизые карьеры, или на цибейковые копи Конхобара, или в пропахшую гнильем ерваанскую крытку, где вши, как рассказывают бывалые люди, с блюдце, тебе нигде и никогда ни разу не придет в голову пожалеть о бездарно угроханных годах. В любой зоне ты сойдешь за авторитета, а на воле тебя не осудит ни один из тех, чье мнение для тебя дорого.

Потому что ты перед ходкой побываешь на Татуанге!

А больше я тебе ничего говорить не буду. Думай сам. Потому что ни слова, ни яркие рекламные проспекты, ни стереоролики даже и в малой степени не способны передать, как пружинит под ногами блестящий черный песок, и как сверкают радужные огни ни на миг не закрывающихся заведений, и какие девушки, покачивая почти ничем не прикрытыми бедрами, гуляют по тенистым аллеям парков, совершенно не возражая против плотненького знакомства, а совсем даже наоборот…

Э, кореш, о чем это я?

Видишь: и не хотел, а увлекся и начал все же рассказывать. И ничего не рассказал! Подумаешь: пляж, заведения, девочки. Этого добра везде полным-полно, хоть жопой ешь. Но если кто не видел сам, тому никогда и ни за что не понять, что такое Татуанга, планета планет, где, пусть очень и очень не задаром, но всем хорошо, где счастья от пуза на всех и откуда никто не улетает обиженным!

Впрочем, свои нюансы бывают и тут.

Но, разумеется, не на материке. И, естественно, не на каком-нибудь из экваториальных архипелагов…

Если, прибыв на Татуангу, вы не станете обращать внимание на тысячу и один соблазн, с порога зазывающий жаждущих немедленных впечатлений туристов, а там же, в космопорту, арендуете индивидуальный аэроджип и, поднявшись в воздух, возьмете курс строго на юго-юго-запад, то спустя три с четвертью часа полета далеко впереди, чуть возвышаясь над линией горизонта, возникнет точка. Еще через полчасика она превратится в горошинку. Еще немного погодя станет похожей на кита, высунувшего нос из яростно-синей океанской глади.