Тени войны

Водитель лежал окровавленный возле обочины и тихонько постанывал.

— Прекратите стрельбу! — заорал Валера. — Вы же не видите, откуда стреляют.

Все замерли.

И тут автоматная стрельба донеслась справа. Пока пехота палила прямо перед собой, боевики попытались зайти ей в правый фланг. Бой возобновился. Взвинтились свежей россыпью матюки над лесом.

Погибших стали собирать под пулями и сносить в уцелевший «Урал». Остальные прикрывали похоронную команду.

Воевали так примерно с час. Потом боевики решили, видимо, что нас все же не достать, и неожиданно отступили.

Колонна быстро сжалась. Машины встали плотнее друг к другу, и несколько сот метров мы бежали по дороге под их прикрытием. Я старался держаться поближе к БТРу. Хотя… Броня транспортера, конечно, надежнее бортов «Урала», но именно по БТРу боевики и станут лупить в первую очередь. Он же сейчас самое «тяжелое» оружие в подразделении.

Потом все снова расселись по машинам и покатили что есть мочи к взлетному полю.

…Гул с неба накатил на землю. Тысячи лопастей рассекли воздух на маленькие кусочки. Так и ждешь, что крошево от облаков падет на землю.

Столько вертолетов на таком маленьком клочке неба! Ми-24, Ми-8 стальным роем пронеслись над нами в сторону леса. Ударные «Крокодилы» с фырканьем пустили по нагорным лесам ракеты. Оставляя белые хвосты, ударили жалом по гуще деревьев. Загрохотала в лесу ударная волна, выбрасывая в воздух ошметки земли. Ми-8 приземлялись возле кромки леса. Десятки свежих тактических групп выкатывались на землю и бежали в лес. Пустобрюхие вертушки возвращались в небо и выписывали круги над лесом.

Снова зашли «Крокодилы» и повторили залп. Ми-8 старательно пропахивали лес пулеметами.

Неожиданно одна из вертушек покачнулась в воздухе, словно елочная игрушка от щелчка, качаясь по сторонам, стала стремительно снижаться.

— Черт! Попали!

Подраненный Ми-8 кое-как сел.

Мы подкатили на БТРе и видели все своими глазами.

Откуда-то из-за наших спин выскочила «таблетка» и ушла к вертолету. Переговоры по рации вспыхнули с новой силой.

— Летчика ранили, — сказал кто-то из офицеров. — Из пулемета долбили.

«Крокодилы», шваркая ракетами, обработали район, откуда стреляли.

В наш вертолет стали грузить раненых. Вертушка уже бешено крутила лопастями, желая поскорее убежать в небо.

— Давай, журналист! Тебе тоже пора! — хлопнул меня по плечу Валера. — И передай этим пидорам в Москве, что никакого мира нет!

Меня втащили за руки в салон. Вертушка тут же оторвалась от земли. Лязгнула настенная рама для пулемета. Как в голливудских фильмах про вьетнамскую войну, пулеметчик лупил в стену леса. Вертушка уходила все выше, а он, корректируя огонь, бешено стрелял по «зеленке».

Выскочил штурман и что-то заорал ему на ухо, показывая куда-то в сторону горных пиков. Пулемет переместился туда и стал бить по гребню. Наконец, вертушка отвалила в сторону и ухнула в тартарары глубокого ущелья. Потом очухалась, пришла в себя и, виляя, устремилась на Ханкалу. Раненые солдаты в мокрых разводах грязи и крови молча смотрели вниз, на ту смертельную круговерть, откуда их только что вытащили.

На Ханкале уже садились одна за другой вертушки. Мельтешили носилки. «Таблетки» принимали раненых и откатывали по госпиталям.

Доставали убитых, завернутых в черную пленку. Прапорщик медслужбы монотонно читает по списку:

— Рядовой Самойлов, сержант Копылов, сержант Рябов, рядовой Эсенбаев, прапорщик Мятов.

— Стой, — приказывает стоящий поодаль полковник. Его глаза впиваются в черный мешок. Полковник открывает лицо покойного и вдруг как-то беспомощно произносит: — Уй, бля! Ваня! Ваня!..

Мне становится жутко и неловко одновременно. Будто я случайно оказался на чужих похоронах. Я иду к выезду с Ханкалы. Надо ловить машину до Грозного.

В голове у меня стучит голос полковника: «Ваня! Ваня! Ваня!»

У нужного мне дома на площади «Трех дураков» жизнь кипит с новой силой. Со стороны дома переговоров миссии ОБСЕ несутся машины с боевиками. Автомобили непрерывно гудят. Трещат на ветру зеленые флаги с волком. Выставив радостные лица из окон, боевики шквальным огнем расстреливают небо. Процессия уносится в лабиринт разбитых улиц. Эхо «праздничных» выстрелов еще долго шарахается по развалинам домов и прыгает по дорожным ухабам.

— Выиграли, значит, — говорит таксист. — Победу празднуют.

По его тону я так и не понял, доволен он этим или не очень.

7

Мы с Колчиным вернулись в Москву, отписались и сели в редакционном баре покалякать за жисть. Барменша с волосами, крашенными под платину, налила нам почтительно коньяку. Слушала исподтишка, как мы с Сашкой делились впечатлениями о поездке и комментировали новости, которые показывал телевизор над стойкой.

Не каждый день ведь встретишь идиотов, которым не сидится в мирной жизни. Их обычно показывают только по «Новостям».

Мимо бара прошествовал главный редактор. Глазки шарили по встречным сотрудникам редакции. Главный изредка здоровался с кем-нибудь, достойным его ранга. Но явно искал, к кому бы придраться. За ним семенила на звонких каблучках секретарша Юля. Завидел нас с Колчиным, таких загорелых, расслабленных, жмурящихся от хорошего коньяка с лимоном.

— Это что же такое! Отдыхают тут, на югах загорают, веселятся, в баре сидят! А работать кто будет? А? Где ваши статьи, бездельники? Минус пятьдесят процентов зарплаты обоим!

Вынеся приговор, размашисто зашагал к себе в кабинет.

Секретарша Юля раскрыла уже приготовленный журнал для распоряжений, кондуит этакий. Бойко записала. Лицо — железная маска безучастности: «Ничего личного! Я только выполняю приказы!»

Мы с Колчиным в полном недоумении уставились друг на друга. Потом на барменшу, приглашая ее в свидетели приключившейся несправедливости. Но та демонстративно уставилась в телевизор.

Мы уже знали, что главный редактор днем ранее вернулся из Африки, где с дробовиком браво охотился на безоружных слонов. Ему, наверное, претила сама мысль о том, что кто-то в его газете может отдыхать, кроме него самого. Или охота не задалась? Дробовик осечку дал?

— Ну-ка, погоди пока тут! — Колчин бросил остатки коньяка в горло и побежал догонять главного.

Я заказал еще две порции и уставился в телевизор. Там бойко рассказывали о конце войны в Чечне. О перемирии, о выводе войск и прочей чепухе.

Рядом возникла Вика Лихолит, кивнула на рюмки:

— Все пьете?

— Ага. Дать бы нам по губам, чтобы руки отсохли, — сымпровизировал я.

— Куда теперь будешь ездить, адреналинщик? Война-то кончилась.

После истории с исмаилитами Вика меня почему-то жутко невзлюбила. Причем невзлюбила сразу же по приезде в Москву. Ей втемяшилось в голову, что наши отношения надо срочно порвать, поскольку я всегда попадаю в жуткие переделки. Но главное, из-за этих моих приключений страдают все, кто находится рядом со мной. В чем-то она была права.

— Настоящим ковбоям работа всегда найдется, — ответил я.

— С тобой все ясно. — Вика тряхнула роскошными волосами, как это делают все женщины, когда злятся. — Ты живешь один. Материально не обременен. Но ты бы Колчина хоть пожалел. У него, между прочим, двое детей.

Я тоже хотел тряхнуть волосами в ответ, но у меня короткая стрижка. Или тряхнуть чем-нибудь более существенным? Ладно, обойдемся нарочитым игнорированием.

Я пригубил коньяк и зажмурился, смакуя жгучие ароматные капли.

— Алкоголик, я с тобой разговариваю! Оставь Колчина в покое!

— У вас не будет гроздочки винограда? — обратился я к барменше. — А то все лимон, лимон…

— Только лимон! — обиделась барменша. Я обернулся к Вике. Но она уже исчезла.

Вот так всегда. Только разговоришься с человеком, а его будто ветром сдувает.

Ладно, хоть телевизор посмотреть… По телевизору клеймили военных. Доставалось им в хвост и в гриву.