Нечисти

О'Санчес

Нечисти

ЧАСТЬ 1

Лехе было восемнадцать лет и три месяца. Заканчивался июнь 2000 года, а вместе с ним сессия. Сегодня он сдал последний экзамен, получил четверку по философии и был счастлив ею по уши, эмоционально оставаясь при этом не в духе. Теперь он совершенно обоснованно считался студентом второго курса факультета социологии одного из университетов Санкт-Петербурга. Большого Университета, как любили подчеркивать те, кто там учился и работал, так называемого ЛГУ, что носил в советские времена гордое имя сталинского сокола Андрея Андреевича Жданова. Можно было бы тяпнуть пивка с ребятами или просканировать окрестности в поисках задушевной и покладистой подруги типа Светки или Маринки, но Леха выбрал возвращение домой. Мама будет довольна, жрать очень хочется, а главное – настроение препоганое. Сессия сдана благополучно, а общее самочувствие, как говорится, на нуле. Сны, сны прошедшей ночи были настолько яркими и кошмарными, что Леха и теперь содрогался, вспоминая, как кричал дядя Петя, дальний родственник из псковской деревни, где дошкольник и школьник Леха проводил обычно летние и остальные каникулы. Кровь, черви, кости сквозь мясо мускулов... И не любил он дядю Петю, а тут – проняло.

Идти было недалеко, до Малого проспекта, бывший Щорса; Леха пешком проделывал весь путь, из двери в дверь, за полчаса прогулочного шага: сначала по набережной Макарова, потом через Тучков мост, потом по Ждановской набережной... Не доходя полутора сотен метров до Тучкова, решил Леха освежиться шестьюстами граммами пепси, для чего он и спустился к Неве по гранитным ступенькам, а там, внизу, у самой воды, расположились предприимчивые торговцы – и как раз пепси, но также и пивом, и сигаретами, и фисташками, и жвачкой, Леха заплатил тринадцать рублей, взял бутылку и стакан, сбежал по ступенькам вниз и остановился в раздумье: все три столика были заняты, а хотелось именно в пластмассовом кресле, с видом на Неву.

– Леша! Алексей!.. – Немолодой незнакомец за столиком заулыбался и энергично начал загребать левой рукой в сторону Лехи – приглашать его к себе, на свободный стул. При этом незнакомец назвал Лехину фамилию, и сомнения отпали: незнакомец обрадовался именно ему и соответственно его же и пригласил.

– Здравствуйте, – ответил Леха, подсев к столу. – А откуда вы меня знаете? Я так вас припомнить не могу, вы уж извините ради бога, у меня вообще память на лица...

– Ради кого? А, это... Извиняю. Я тебя маленьким видел, и ты очень похож на маму, а значок у тебя наш, факультетский. Вот я тебя и признал. А зовут меня дядя Саша Честнов. На сколько сдал?

– Четыре шара, мне нормально.

Леха скосил взгляд на рубашку: точно стилизованная буква пси, старинная, серебряная, еле-еле у мамы выпросил... О чем дальше говорить с неведомым дядей Сашей – он не представлял. Был этот дядя Саша – что называется, крепыш: среднего роста, широкая грудь без живота, джинсы в обтяжку, длинные волосы до плеч, светлые, с седыми прядями. Глаза навыкате – пожалуй, были странноваты, словно бы прятали в себе легкое безумие, если, конечно, безумие может быть легким... Леха слегонца надавил... Ноль отклика. Странно...

– Завидую! Ты в такой поре жизни, что никто не зовет тебя дяденькой, даже в шутку. Зато для тебя все взрослые – дядя Саша, дядя Степа, милиционер такой был, впрочем ты его уже не застал... Дядя Петя...

– Почему это? Я дядю Степу знаю, мне мама... К-какой дядя Петя, вы о чем?

– Да я совершенно случайно, стороной, узнал про дядю Петю, да случайно и тебя увидел. Дядя Петя из деревни Черной кем тебе доводится?

– Так, седьмая вода на киселе по маминой линии.

– Заболел он и видеть тебя желает. Срочно.

– А...

– Бэ, дружок. Вот тебе конверт для мамы, я ей обещал, мой старинный должок перед ней. Вернешься – встретимся, поговорим, обсудим. Торопись, а то опоздаешь. Маме Лене – привет.

Леха встал, принял конверт, потряс пустой бутылкой (когда и выпить успел!..), поставил ее обратно на стол и пошел. Пошел, пошел... Да что за морок на него накатил! Он ведь даже ментально прощупать не успел... и не смог... этого странного дяденьку-хиппаря! Леха обернулся, но отошел уже достаточно далеко, за гранитом не видать, что он там делает, этот дядя Саша, если он не ушел еще...

– Лешенька, здравствуй, сыночка, ну как успехи?

– Нормально, четверка. Степуха – будет.

– Ну и ладно. Мой руки, обед почти что на столе, я накладываю, да и сама поем, что-то проголодалась...

– Угу. – Леха воровато поболтал пальцами под струей холодной воды, потом все же намылил основательно, протер и лицо. Пахло привычно, радостно, и жрать хотелось невтерпеж, и дрянь от сердца отступила.

– Ма, а кто такой дядя Саша Честнов? Странный такой мужичок, он тебе конверт прислал, меня попросил перед... Мама! Ма... Что с тобой!?..

Лехина мама где была, там и брякнулась попой на стул, и только пряди ее пышных волос взвились и повисли над мертвенно-бледным лицом, словно бы взбитые остановившимся ветром.

– Мама, да мама же! Что с тобой, что случилось?

– Где... конверт...

– Да вот же он, ты же его в руке держишь! Дай, дай я его открою... Ты хорошо себя чувствуешь? Мам, в чем дело?

Волосы опустились на плечи, взгляд стал осмысленным, только плечи женщины сгорбились да часто-часто закапали слезы на фартук. – Все в порядке, Лешуня, не трожь, я сама... – Женщина хищно полоснула край конверта краем указательного пальца, сунула щепоть в разрез и извлекла две бумажки: железнодорожный билет и крохотный лоскуток бумаги. Леха сконцентрировался и – откуда только прыть взялась – встроился в материнский взгляд: на бумажке единственное слово «Пора».

– Что это, мама?

– Это билет на твое имя, в Псковскую область, деревня Черная. Сегодня поедешь. Сейчас я тебе вещи соберу.

– Какие еще вещи и почему это я должен туда ехать? Мам, и вообще – что за чертовщина происходит? Ты мне можешь объяснить человеческим языком?

– Сейчас, сейчас, Лешенька, я... чтоб не забыть... Кладу костюм, вот этот, черный, брюки и пиджак на месте погладишь... Вот голова кругом, ничего не соображаю...

– Сядь, не суетись, мам... Сядь, ты обещала объяснить. – Леха привычным усилием потянулся к материнским эмоциям, чтобы прозвонить, перехватить управление, погладить – нет, словно на сейф наскочил, даже вроде как головой ушибся...

– Леша, оставь свои фокусы, ты вообще уже маму за дурочку держишь. Я твои хитрости еще с пяти лет раскрыла, да тебе не говорила, расстраивать не хотела. Черный костюм – на похороны, дядю Петю провожать будешь.

– Так он – что, уже?..

– Нет, сегодня к ночи умрет. Вот горе-то... Ты не думай, мне его не особенно и жалко.

– А кого?

– Тебя, да себя, да дядю Сашу.

– Не понял?

– Поймешь. Почему не ешь, сколько тебе супу?

– Не хочу я никакого супу! Мама, что происходит? Черт возьми!

– Возьмет, теперь его сила. Ты зачем его зовешь? Торопишься?

Леха встал, решительно взял мать за плечи.

– Не, мам, я этот дурдом не приемлю. Давай так: ты сядь, успокойся, я буду есть суп... Когда поезд? Ага, сто раз успеем. Я буду есть, а ты меня просвещать, чтобы я тоже все начал понимать. Дядя Саша, как я понимаю, мой неизвестный батюшка, да?

– Нет. Твой отец – дядя Петя, чтоб ему... Ой! Нет, нет, я не то хотела сказать... Земля ему пухом. Это твой биологический отец, и отчество у тебя верное, Петрович... Как суп?

– Вкусный, очень вкусный. Мам, давай глаза в глаза?

Мать слабо улыбнулась: это была их старинная с сыном игра и обычай – смотреть друг другу в глаза, когда кому-то из них горько и плохо; если смотреть не отрываясь и думать доброе – весь мир отодвигается вдаль, а все его невзгоды и боли не могут пробиться за ограду, сотворенную двумя любящими душами...