Шайенский блюз

Он услышал, как Тучка переступила на месте и тряхнула гривой, а потом коротко всхрапнула. Степан скосил глаза на нее. Кобыла замерла, повернув голову. Она что-то увидела в траве.

«Со спины заходит», — понял Гончар, бесшумно перекатываясь на другой бок. Он распластался на земле, держа револьвер обеими руками. Где-то впереди с легким хрустом ломались стебли травы. Степан и не знал, что способен различить такие звуки. Но он вдруг понял, что слышит даже тиканье часов, упрятанных в карман жилета. А непрерывный пульсирующий гул — это шумит в ушах его собственная кровь. Он не замечал только своего дыхания, потому что не дышал. Зато впереди все яснее слышалось дыхание противника.

Но вот и оно замерло.

Может быть, Тучка заметила зайца? Невинный зайчишка, исхудавший за зиму, возится в траве, и не подозревает, что на него нацелен кольт сорок пятого калибра. Как тебя зовут, несчастный грызун? Случайно, не мистер Форман?

— Эй, Питерс! — послышалось из травы.

«Спасибо, Хэнк, — подумал Гончар. — Ты облегчил мне работу. Кроме тебя, никто не назвал бы меня Питерсом».

Степан вытянул руку, наведя револьвер на дрожащие сухие колоски. Он уже точно знал, где находится противник.

— Нет здесь никакого Питерса… — страдальчески промычал он, прикрыв рот ладонью и немного отвернувшись, чтобы звук дошел до Хэнка, отразившись от валуна. Среди охотников полно любителей стрелять по любому шуму. Им и невдомек, какие шутки иногда вытворяет эхо. — Я Такер… Кто-то стрелял в меня…

Трава оглушительно зашуршала, и над ней приподнялась человеческая фигура. Гончар нажал на спуск, и силуэт исчез за облаком дыма. Еще выстрел, и еще один — и каждый раз он опускал ствол на дюйм ниже. Гончар бил по цели, невидимой за дымом, но был уверен, что не промахивается. Ему казалось, что он слышит удары пуль по неподвижному телу.

Он привстал и перекатился в сторону, через валун. Выждал, поднялся на колено, и снова выстрелил, теперь уже не наугад, а по темному пятну в траве. А потом подошел к убитому, продолжая держать его на мушке.

Пули прошили беднягу насквозь. Бурый дождевик был изодран на спине, сквозь кровавое месиво белели осколки ребер. Гончар носком сапога перевернул труп и увидел малиновый сюртук.

Степан нашел в траве «ремингтон». По виду револьвер почти ничем не отличался от армейского кольта, но казался немного тяжелее. На перламутровой рукоятке темнели девять грязных зарубок. Вытряхнув патроны, Гончар подозвал Тучку и засунул трофейный ствол в седельную сумку, а потом отправился искать белую кобылу Хэнка.

Это было несложно. Подползая, Форман оставил хорошо заметные следы, и по ним Степан вышел на вершину невысокого холма. Здесь было расстелено одеяло. Карабин «шарпс» опирался стволом на крестовину, как ручной пулемет на сошки. Степан воткнул его стволом в землю, к прикладу привязал свой красный платок — по этому ориентиру, видному издалека, можно будет разыскать Хэнка. Это сделают рабочие. Сам Гончар уже и так потратил на него слишком много времени.

В ямке, под пучком травы, он нашел флягу с холодной водой и наконец-то смог напиться вволю, мысленно поблагодарив неудачливого охотника за скальпами.

За холмом стояла белая лошадь. Поводья были привязаны к штыку в земле. Степан ласково похлопал кобылу по шее и, перехватив повод, повел ее за собой в лагерь.

— Сегодня у нас на ужин конина? — спросил Коллинз, но ухмылка вмиг исчезла с его лица, когда он увидел развороченный патронташ Гончара. — Что случилось, Стивен?

— Стреляли. — Степан задрал рубашку, чтобы осмотреть бок. — Ого. Будет роскошный синяк.

— Кто стрелял?

— Он не успел представиться. Придется отправить за ним повозку, сам он придти не может.

Гончар вдруг почувствовал, что не может дышать. Каждый вздох отдавался дикой болью в ушибленном боку.

— Что, больно? — спросил Коллинз. — Надо взять у Мамаши льда. Лучшее лечение — холод, покой и глоток виски. А насчет повозки… Не знаю, Стивен. Гонять мулов туда-сюда? Не проще ли его по-тихому закопать на месте?

— Тогда нам придется и кобылу съесть. По-тихому. Нет, полковник, ни к чему давать повод для новых сплетен. Пусть ребята отвезут тело в город и похоронят на кладбище. Может быть, его кто-то узнает. Например, шериф.

— Палмер вряд ли обрадуется такой посылочке, — заметил старик. — Не будет он приставать с вопросами?

— Не будет. Дело обычное. Парень стрелял первым, из засады. Я ответил. Мне повезло больше, чем ему. Какие тут вопросы?

— Хотите все делать по закону? — Коллинз поднес к глазам патронташ Степана. — Если бы пуля попала в снаряженные патроны, вы бы остались без печенки.

Гончар пожал плечами. Он не стал объяснять Коллинзу, почему в патронташе были только пустые гильзы. А также почему в последнее время он носил в каждом из карманов жилета лишнюю тяжесть — серебряный портсигар, стальное зеркальце, и такую совершенно ненужную в прерии вещь, как медную пепельницу. Не только старику Коллинзу, но и самому себе он бы никогда не признался, что охотно повесил бы на грудь крест-накрест еще пару патронташей, тоже с пустыми гильзами.

— …Говорите, он стрелял из засады, продолжал Коллинз. — А знаете, как на войне мы поступали со снайперами? Мы их обкладывали и брали живьем. Для начала их сажали на ствол собственной винтовки…

— Война давно кончилась, — сказал Гончар.

— Кто вам сказал? — Коллинз вернул ему патронташ. — Людей от работы отвлекать не станем. Я сам отвезу тело в город. А вы ложитесь. Я-то знаю, что такое легкая контузия. Минут через десять вы станете не таким добрым.

6. Ожидание доктора Фарбера

Полковник Коллинз проявлял редкую для католика терпимость к убийству и краже, но невыплату заработка считал тягчайшим смертным грехом. «Убивать иногда приходится, чтобы ценой одной жизни спасти десятки других, — говорил он. — Кража означает только то, что у имущества сменился хозяин, а это дело поправимое. Но когда один человек не заплатит другому за его труд, то он согрешит не против человека, но против Бога. Потому что в душе обманутого работника зарождается ненависть. Он ненавидит обманщика. Ненавидит плоды своего труда, присвоенные обманщиком. Он ненавидит сам труд. В конце концов, он может возненавидеть и Бога, который послал его на грешную землю с одной-единственной задачей — трудиться. Итак, задерживая выплату жалованья, вы совершаете смертный грех. Имейте это в виду, мистер Такер».

Гончар и сам понимал, что надо поддерживать энтузиазм строителей материальным стимулом. Поэтому каждый понедельник его рабочие получали свои десять долларов. На других стройках расчет обычно производился по пятницам, и это вполне устраивало и тружеников, и содержателей различных заведений, которые окружали каждый рабочий поселок. Но в лагере Коллинза установились иные порядки.

Во-первых, здесь не было двух главных развлечений — карт и женщин. Чтобы перекинуться в покер или потискать крутое бедро, надо было потратить выходной на дорогу в город, да еще успеть вернуться к утреннему разводу. На такие подвиги после рабочей недели почти никто не решался.

Во-вторых, недельное жалованье строителя состояло из двух частей — пять бумажных долларов и пять золотых. Степан Гончар по себе знал, как тяжело расставаться с маленькой, но приятно тяжелой монетой, и был уверен, что строители волей-неволей станут обрастать накоплениями.

Каждое воскресенье он отправлялся в Маршал-Сити, чтобы принять ванну, провести вечер в салуне, а наутро, получив деньги в банке, вернуться обратно на стройку.

Вопреки опасениям Коллинза, шериф не стал приставать с вопросами. Наемный убийца был похоронен на городском кладбище, а на его арабке стала ездить жена Палмера. Гибель Хэнка Формана не привлекла к себе интереса обывателей, потому что горожане были слишком увлечены наблюдением за жизнью маленькой русской колонии, обосновавшейся в отеле Хилтона.

Все уже знали, что князь Салтыков пересек половину континента, от Северной Калифорнии до Вайоминга. Его отряд навестил все фактории, сохранившиеся после упразднения РАК. Компанию-то упразднили, но охотники, жившие на факториях, остались. Они продолжали добывать бобра и куницу, и накопили огромные запасы пушнины. Какую-то часть мехов охотники вынуждены были продавать, чтобы обеспечить свое существование, но и то, что осталось, не могло уместиться в грузовые фургоны экспедиции. Впрочем, князь быстро нашел оптимальное решение. Пушнину свезли к реке и на плотах сплавили к ближайшему городу, который находился в каких-то трехстах милях, а там на нее нашлись оптовые покупатели. Примерно десятую часть выручки князь Салтыков выплатил охотникам. Такой кучи денег они в жизни еще не видели. Никто из них не изъявил желания вернуться в Россию. Они продолжили трудиться на своих факториях, но уже не как слуги государевы, а как вольные стрелки.