Der Architekt. Проект Германия

Всё тот же ЗИС-101 остановился возле северного угла здания Сената, напротив Арсенала и Никольской башни. В машине, не считая водителя, трое — Семен Шмулевич, товарищ Леонтьев (объявившийся точно в назначенное время, минута в минуту) и Пантелеймон Пономаренко, который, несмотря на занятость, счел необходимым лично препроводить белорусского гостя на беседу. Или таково было прямое указание.

Ехать от гостиницы «Москва» до Кремля всего ничего, минута, можно было бы и пешком пройтись, не особо утруждаясь. Но раз положено на автомобиле — значит, так тому и быть. Шторки на окнах машины были наполовину задернуты, но Шмулевич успел подивиться на кремлевские стены, грязно-белые, с намалеванными черной краской подобиями окон: маскировка, с высоты наверняка кажется, что это жилой квартал. Побелка стен не подновлялась с 1932 года, [4] оно и к лучшему — яркая краска слишком контрастна, хороший ориентир для вражеских бомбардировщиков.

Товарищ Пономаренко слегка нервничал, вытирал платком лоб, покачивал головой, искоса поглядывая на Шмулевича — не подведет ли? Сам комиссар ощущал себя неловко и непривычно: как и было обещано, в номер доставили новехонькую гимнастерку и синие бриджи (и то, и другое великовато), шинель комсостава (в самый раз) и сапоги, которые вовсе не налезли — пришлось требовать поменять, что было тотчас исполнено. Заодно принесли мелкие принадлежности, необходимые каждому мужчине: от теплых зимних кальсон до бритвы и помазка. Хоть сейчас на парад.

Семен Эфраимович искренне полагал, что на Спасских воротах последует самая пристальная и дотошная проверка. Ничего подобного: товарищи из охраны, в бекешах и ушанках (начало подмораживать) приникли с обеих сторон к стеклам автомобиля, узнав отдернувшего шторку Пономаренко и сохранявшего абсолютную безмятежность Леонтьева, просто махнули — проезжайте, мол. Никаких сомнений, были предупреждены.

Со Спасской улицы на площадь, правее, мимо здания Совмина, к Никольским воротам. Подъезд Сенатского дворца, крыльцо под темным железным навесом.

— Это место называется «уголок», — полушепотом пояснил товарищ Пономаренко. — Окружено с трех сторон — башня, Арсенал… Выходите.

Леонтьев остался в машине, значит, выполнял лишь функции провожатого. Первый секретарь поднялся на крыльцо вперед Шмулевича. Дверь распахнулась. На лице военного у входа ни следа удивления или непонимания — кто, мол, таковы?

Плохо освещенный вестибюль, открытый гардероб. Верхнюю одежду вешаешь на крючки самостоятельно, никакой обслуги, да и вообще безлюдно — один молчаливый привратник, хмуро, но без лишней настороженности присматривающий за двумя визитерами.

— Лифт, пожалуйста, — наконец-то проронил блюститель, указав куда-то в глубину вестибюля.

И снова никакого личного досмотра, обыска, проверки спецпропусков, хотя Пономаренко и выдал таковой Шмулевичу при вечерней встрече. Надо думать, что на территории Кремля посторонние не могут очутиться ни при каких обстоятельствах. Если уж прошел за стену — значит, свой.

Поднялись на второй этаж, Пономаренко уверенно свернул из зальчика перед лифтом направо, в широкий коридор. Огромная деревянная дверь, судя по ручке с головой царского орла, осталась еще с дореволюционных времен. За ней — просторная приемная с ярко светившей люстрой, столом, заваленным газетами (надо же, в том числе и иностранными!), бумага для записей, отточенные карандаши в бронзовом стаканчике. На жостовских подносах бутылки «Боржоми». Стулья вдоль стен. И снова никого. Где личная охрана?

Приоткрылась вторая дверь, в приемную выглянул слегка полноватый товарищ в гражданском костюме, элегантном, глубоко-синем, с жилеткой и галстуком. Запонки белоснежной сорочки темно-лилового аметиста. Из нагрудного кармашка пиджака выглядывает часть оправы пенсне или очков.

— Ждем, ждем, здравствуйте. — Он шагнул к Пономаренко и Шмулевичу, протянул руку. По-русски говорит правильно, но с акцентом. — Значит, вот вы и есть тот самый комиссар? Вы редкий человек, товарищ Шмулевич. Заставили меня удивиться, а это, знаете ли, оч-чень нелегко. Чрезвычайно.

— Здравствуйте, товарищ нарком, — ровно выговорил Шмулевич.

Узнал сразу.

— Можете называть по имени-отчеству, я не обижусь.

— Как прикажете, Лаврентий Павлович.

Товарищ Берия производил впечатление самое благоприятное — голос кавказски-мягкий, никаких властных манер (присущих обычно руководителям среднего звена на местах, старающихся выглядеть если не вершителями судеб, то людьми, «облеченными доверием и полномочиями», как говаривал Салтыков-Щедрин), одет почти щегольски, приветлив и любезен. Но достаточно вспомнить, какая необоримая мощь сосредоточена за спиной этого человека, и невольно становится не по себе.

— Совещание… Даже не так. Не совещание, а неофициальная непротоколируемая встреча пройдет в крайне ограниченном составе, — предупредил Берия. — Запомните накрепко, товарищ Шмулевич: вы здесь никогда не были. Запомнили? Вот и договорились… Что же мы стоим? Идемте чай пить, только заварился.

Вот так просто «чай пить». И где?! При всей своей флегматичности Шмулевич с колоссальным трудом удержался от тяжкого вздоха, обычно выражавшего у него запредельно сильные эмоции. Теперь-то стало окончательно ясно, с кем предстоит «важная беседа».

Прошли через секретарскую, немаленький кабинет с рабочим столом лысого, как коленка, товарища, или старательно делавшего вид, что неимоверно занят с бумагами, или на самом деле погруженного в работу с головой. В ответ на тихие приветствия он лишь кивнул, не поднимая глаз и что-то невнятно промычал. Берия мельком уточнил, что это товарищ Поскребышев, а во-он тот комиссар госбезопасности третьего ранга — товарищ Власик.

«Ничего себе „нет охраны“», — подумал Шмулевич, бегло оценив вроде бы дремлющего в кресле Власика. Последний лениво глянул на новоприбывших и снова прикрыл веки, но секундного, мимолетного столкновения взглядами хватило, чтобы уяснить — истинный цербер. Такие глаза встречаются лишь у одной породы людей: кто способен убить, не рассуждая и не философствуя, стоит почувствовать опасность. На подобных Власику личностей Шмулевич вдоволь насмотрелся за свою революционную молодость. Да и потом, работая в органах, встречал не одного и не двоих. Не ошибешься и не спутаешь.

— Вы, товарищ Пономаренко, свободны, — сказал Берия первому секретарю. Тот понимающе кивнул и вышел обратно в приемную. Выходит, «неофициальная встреча» и впрямь только для узкого круга.

…Сталин неспешно прохаживался по ковровой дорожке вдоль длинного стола для заседаний политбюро. Чуть склонив голову воззрился на гостя. Мягко подошел к комиссару.

— Знаете ли, товарищ Шмулевич, — не здороваясь произнес Верховный, — такого подарка к двадцатипятилетию Октября народ и партия никак не ожидали. Хороший подарок… Партия коммунистов и советские граждане вам этого не забудут. Проходите, садитесь, товарищи.

Личный кабинет Сталина был обширен, но строг — деревянные панели по стенам, в отдалении рабочий стол под сукном. Темно-зеленые шторы плотно задернуты, окна же обязаны выходить на кремлевский Арсенал. Монументальные шкафы, круглый столик с тремя телефонными аппаратами — черным, красным и белым. Фотография в рамке: портрет Ленина, читающего газету «Правда». На длинном столе и впрямь сервирован чай в подстаканниках.

Расселись. Молчали. Верховный еще раз прошелся по кабинету туда-сюда, наконец, расположился напротив Шмулевича. Вытащил из кармана черную с золотистым и салатово-зеленым коробочку фабрики «Ява», сдвинул брови, оглянулся на свой рабочий стол, где оставалась знаменитая трубка. Махнул рукой, будто отгоняя комара, и закурил папиросу.

— Подождем минутку-другую, — сказал товарищ Сталин. — Сейчас подойдут замнаркома обороны и товарищ Молотов. Пейте чай. Курите, конечно, если хочется… Не стесняйтесь, товарищ Шмулевич.

— Я не курю, спасибо, — механически ответил комиссар.