Der Architekt. Без иллюзий

Подали первую перемену блюд. Молчание. Мне становилось неуютно.

— Вы существенно потеряли в весе за время с нашей декабрьской встречи, — фюрер наконец-то повернулся в мою сторону. Взгляд тусклый, будто бы сонный. Говорит без всякой сочувствующей интонации, без малейшей эмоции, просто обозначает факт. — Вас плохо снабжали при поездке в Рейхскомиссариат?

— Видите ли, — осторожно начал я, стараясь не переключаться сразу на неприятные вопросы, которые поставила передо мной Украина, — снабжение моего строительного штаба было вполне достойным для условий прифронтовой полосы, но положение с обеспечением некоторых частей, непосредственно участвующих в боевых действиях…

— Прифронтовой полосы? — вздернул брови Гитлер, не дослушав. — Разве? Днепропетровск — это глубокий тыл.

— Условный тыл, мой фюрер, — буркнул доктор Тодт. — Январское наступление русских, поставившее под угрозу коммуникации на направлении Днепропетровск — Таганрог…

— Танки большевиков находились всего в двух десятках километров от нас, — подхватил я, хотя это и выглядело невежливо по отношению к рейхсминистру.

— Чепуха, — Гитлер небрежно отмахнулся. — Вы же отлично знаете, что их бессмысленная операция под Лозовой окончательно провалилась.

Я снова попробовал перевести беседу в интересующее меня русло, попытавшись объяснить, что по сравнению с отдельными подразделениями, сражающимися на передовой, «контора Шпеера» на Украине отнюдь не бедствовала — Зепп Дитрих неделю назад в красках рассказывал мне о продолжающемся с декабря нарушении поставок муки в полевые хлебопекарни, отсутствии медикаментов и невозможности эвакуировать тяжелораненых. Фюрер бесстрастно посоветовал обсудить вопрос позже, с доктором Тодтом: кажется, именно в его ведении находится задача восстановления железных дорог?

Я едва сдержался, чтобы не напомнить о приказе, который мы утром обсуждали с генералами Герке и Отто Вилем. При чем тут «Организация Тодта»? Списать такую забывчивость на чрезмерную загруженность делами и утомление Гитлера? Сомнительно, у него феноменальная память, особенно если речь идет о его личных распоряжениях! Или это плохо закамуфлированный выпад в сторону рейхсминистра, на которого при ухудшении ситуации можно будет списать ответственность?

Совместная трапеза произвела на меня странное впечатление. Озвученное Хайнцем Линге желание фюрера «непременно встретиться» ничем себя не проявило, он оставался холодно-отстраненным, против обыкновения, поддерживать разговор не желал, равно и не ударился в другую крайность — длительный монолог. Приглашение было всего лишь данью учтивости?

Что-то произошло, но что именно, я никак не мог уяснить.

Разъяснения последовали от Фрица Тодта два с половиной часа спустя, когда наконец-то закончилась их приватная беседа с фюрером, продолжавшаяся едва ли не весь день с перерывом на ужин. Поправлюсь, частично приватная — к ним периодически вызывали референтов по исполнению Четырехлетнего плана от ведомства Геринга, представителей Министерства авиации, я узнал руководителя Имперского союза промышленности Вильгельма Цангена, вышедшего от фюрера раскрасневшимся и недовольным.

Тодт заглянул ко мне около половины двенадцатого вечера. Я позвонил прислуге, попросив принести вино и легкую закуску. Министр опустился в кресло и несколько минут беззвучно смотрел прямо перед собой. Настолько подавленным доктора Тодта я прежде не видел.

Нельзя сказать, что мы были с ним близкими друзьями, однако нас объединяло происхождение из респектабельных баденских семей, техническое университетское образование и общий отдых в довоенные времена — он тоже любил лыжные прогулки в Альпах и предпочитал уединение в горах.

— Знаете, господин Шпеер, — бесцветным голосом произнес рейхсминистр, едва пригубив вино, — иногда я начинаю понимать всю глубину мифа о коринфском царе Сизифе. Мало того, что ноша непосильна, так еще и труд бесполезен…

— Ну-ну, оставьте, — преувеличенно бодро сказал я. — Безусловно, занимая посты сразу трех министров, вы перегружены, на вас лежит колоссальная ответственность, но…

— Шпеер, вы не понимаете, — жестко сказал доктор Тодт. — Я всегда был с вами откровенен, не так ли?

— Я ценю это.

— Экономика рушится, — без обиняков заявил министр. — Специалистам этот вывод очевиден. Мы не выдерживаем военного напряжения ни в одной из областей, начиная с транспорта и заканчивая производством вооружений, финансами и дефицитом важнейших ресурсов. Я даже не упоминаю о нарастающем кризисе с квалифицированной рабочей силой! Вам еще очень повезло в том, что фюрер согласился передать в подчинение «Стройштабу» часть рабочих, занятых на объектах внутри Германии. Видимо, это был знак личного расположения.

Я невольно поморщился. До декабря 1941 года Гитлер категорически отказывался помогать военной промышленности и организациям, занимавшимся восстановлением разрушенных в недавних сражениях объектов, персоналом и материалами, снимать рабочих и инженеров с его «личных» строек было прямым святотатством — автобаны, монументальные партийные здания и находившаяся в моем ведении реконструкция Берлина доселе оставались неприкосновенными священными коровами.

— Я в отчаянии, — упрямо продолжал Тодт, желая выговориться. Мне пришлось встать и затворить полуоткрытую дверь в коридор, незачем лишние уши. — От нас в экстренном порядке требуют завершения строительства заводов для производства пикировщиков в Австрии, но снабжение горючим с января сократилось до одной шестой минимальной потребности! От встреч с рейхсмаршалом Герингом я стараюсь уклоняться всеми силами — заявленная им программа развития авиапромышленности невыполнима принципиально, экономические требования завышены в разы! Но он ничего не желает слушать!

— Подождите, доктор, — сказал я. — Основной целью вашего министерства является наращивание производства вооружений для сухопутных сил в связи с вызывающей опасения ситуацией на Востоке. При чем тут форсирование развития авиапредприятий?

— Четырехлетний план как краеугольный камень экономики Рейха! — Тодт, противно сюсюкая, передразнил Германа Геринга. — И никакого внимания на объективную реальность! У меня, извольте видеть, нет прямого письменного указания фюрера, а под геринговской четырехлеткой стоит его подпись! Приоритеты вам ясны, Шпеер? Войну надо заканчивать, и я не устану это повторять!

Я выдержал паузу. Фриц Тодт еще в минувшем ноябре на встрече в рейхсканцелярии напрямую высказал Гитлеру эту еретическую мысль. Другому такое с рук бы не сошло, но, во-первых, фюрер пребывал в отличном расположении духа, во-вторых, министра защитил непререкаемый авторитет, во многом завоеванный уникальной для нашего высшего руководства сдержанностью: в отличие от многих руководителей его ранга Тодт не испытывал стремления к раздражающей роскоши, почти не общался со «старыми борцами» (хотя сам был членом партии с 1923 года) и предпочитал скромный образ жизни в кругу семьи.

Помнится, Гитлер тогда отшутился — мол, будь у Александра Великого в ближайших помощниках столь же осторожный экономист, вопрос похода в Индию был бы незамедлительно снят, но зато крошечная Македония стала бы «эллинистической Швейцарией» и раем для бюргеров.

— Которых немедля вырезали бы фракийцы со спартанцами, — не преминул добавить Мартин Борман, давно имевший зуб на доктора Тодта. На меня, впрочем, тоже: начальник Партийной канцелярии чудовищно ревновал всех, к кому фюрер испытывал уважение и дружеские чувства. — Нельзя сравнивать бездеятельное мещанское благополучие с величайшей империей, построенной Александром!

Гитлер сделал вид, что на это замечание внимания не обратил, тотчас переведя разговор на другую тему. Однако выпад Бормана мне запомнился очень хорошо.

— Рано утром я возвращаюсь в Берлин самолетом, — устало сказал доктор Тодт. — Есть одно свободное место. Я охотно согласился бы взять вас с собой, заодно по дороге подробно обсудим насущные дела…

— Никаких возражений, — с готовностью отозвался я. — Время дорого, а поезд из Растенбурга будет идти около полусуток. Во сколько мне быть готовым?