Время Рыцаря

На него смотрел рыцарь в серой кольчуге. Смотрел прямо в глаза из своего зазеркалья, словно глядел в собственное отражение. Звуки ветра за окном вдруг исчезли, комната померкла, и тут же что-то вязкое, цепкое, невидимое, навалилось, скручивая тело. Вырываясь, Альберт в панике замычал, захрипел, взвыл остервенело, но запястья приковало к раме, и от глаз рыцаря стало невозможно отвести взгляд. Но и то чужое лицо, все в глубоких продольных морщинах, тоже перекосило страхом.

4

Альберт лежал на спине, скованный непривычной тяжестью, и кто-то бегал вокруг него, сипло дыша и бормоча, а потом низко наклонился – лицо в овале рыжей щетины мутно дрожало, закрывая черный потолок. Альберт моргнул, поднял голову и попытался сфокусировать взгляд на железной тарелке шлема, из-под которого выбивалась желтая пакля. Озадаченный, он попытался встать, оперся локтем о пол, но встать не смог и лишь скрежетнул железом по каменным плиткам. Но уже ушла с глаз пелена, и можно было разглядеть, что пакля под шлемом – это нечесаные волосы человека, одетого в коричневую стеганую куртку и выцветшие красные штаны. На поясе болтались короткие ножны с торчащей из них грубой рукоятью. Глаза человека были отталкивающими, и светилось в них нечто такое, от чего бы поворачиваться к нему спиной не захотелось. Но вот человек улыбнулся щербатым ртом, ощущение опасности несколько притупилось, он склонился еще ниже и уперся грязными ладонями в колени, выразив лицом подобострастное умиление.

– Прибыл посланник от сэра Роберта Ноллиса, – отрывисто сказал он, с какой-то неуловимой злорадцей разглядывая лежащего на полу Альберта. – Ждет в холле.

Альберт опять заскреб локтями по каменному полу, перевел взгляд на руки и с удивлением обнаружил на них кольчужные рукава. С усилием приподняв голову, он понял причину неповоротливости. На нем была тяжелая кольчужная рубашка, доходящая до колен, да еще с приклепанными металлическими пластинами. А комната была вроде и той же, но в то же время отличалась. Деревянная кровать так же высилась слева, точно он упал с нее ночью. И зеркало было на месте. Но исчезла печурка в камине, да и окно оказалось завешено желтой тряпкой. По полу были разбросаны составные части металлических наручей и поножей. Освещалась комната факелом, вставленным в скобу на нештукатуренной стене. И было смрадно.

Нервно хохотнув от слабости и ошеломления, Альберт с трудом перевернулся, подтянул колени и, скрипя, начал подниматься. Но человек в комнате не остался в стороне и двумя руками ухватился за предплечье историка, помогая встать.

Выпрямившись, Альберт опасливо высвободился из чужих объятий, вновь огляделся, и мысли пошли по пути наименьшего сопротивления, то есть логически. Очевидно, вчера он участвовал в каком-то костюмированном представлении, которое закончилось грандиозной попойкой и потерей памяти. На это указывали доспехи, отвратительный кислый привкус какого-то пойла во рту, сильнейшая головная боль и, косвенно, перегар от неведомого помощника в коричневой куртке. По-видимому, тот изображал на представлении лучника, а впоследствии оказался собутыльником. Альберт еще раз внимательно оглядел незнакомца уже профессиональным взглядом и нашел, что экипирован тот весьма достоверно под английского лучника XIV века. Не иначе, как давно состоит при каком-нибудь обществе реконструкции исторических сюжетов. Запах давно не мытого тела дополнял средневековый антураж. Впрочем, как показалось Альберту, от него самого пахло не лучше.

Историк причмокнул губами, пытаясь припомнить, что же такое он вчера пил. Похоже, что-нибудь вроде абсента, славящегося особым эффектом на непривычных к нему людей. Вином так память не отшибет. А вот ездил ли он вчера в архив, как было задумано, и вообще, сколько дней длится этот праздник? И с чего вдруг весь этот карнавал? Альберт задавал себе множество вопросов, но ответов в голове не было ни на один. Память пестрила средневековыми картинами, но сделать какие-то выводы о продолжительности пьянки он не мог. Точнее, мог, но отогнал эти мысли как заранее абсурдные, так как выходило, что средневековье начиналось у него чуть ли не с детства… Теперь Альберт начал понимать причину злорадного удовольствия во взгляде незнакомца. Так смотрят на того, кто по пьянке натворил дел и ждет теперь заслуженной расплаты в виде вспышек страшных озарений, утерянных денег и пропавших документов.

Альберт вытер рукой пот, оцарапав при этом лоб, и нашел в себе силы дипломатично улыбнуться. Он доковылял до зыбкого проема окна, отодрал ветхую тряпицу, но ни стекол, ни самой рамы почему-то не оказалось. И удивиться этому не успел, потому что сразу разглядел напротив башню. Стало страшно. Взгляд, который раньше свободно шел над верхушками деревьев к желтому репсовому полю, теперь перекрывался серой громадой, выросшей за ночь. Плечи уперлись в стену и не выпускали голову далеко, но того, что Альберт разглядел, было довольно, чтобы больше не удивляться никогда и ничему. Сам двор остался на месте, но уже без щебенки, с выцветшей вытоптанной травой, пятнами коричневых луж, и был окружен стенами и башнями на фоне свинцового неба, словно замок отстроили в том виде, каким он был в древности. Над аркой ворот стояли два воина в железных шлемах и стеганых кожаных куртках – таких же, как и на незнакомце. Они поигрывали длинными, в свой рост, луками и оживленно беседовали. Лесок вдали был по-зимнему черен и гол.

'Так это же сон', – с облегчением подумал Альберт, выныривая из окошка обратно в башню. Он нервно прошелся по комнате, чувствуя себя хоккейным вратарем в полной форме, взял с сундука тяжелый шлем, несколько раз суетливо поднял и опустил забрало и снова положил шлем на место. Был соблазн списать все на проделки дяди, но какой дядя сможет вдруг отстроить стены замка и добавить за ночь башни, пусть и фанерные. Значит, все-таки это сон и надо действовать по законам сна. Альберту и раньше, бывало, снились яркие сны, но чтобы так отчетливо… 'Просто перед сном много думал о Роджере Уолше, вот и приснилось, что сам стал Уолшем, – решил Альберт. – А история с зеркалом и видение рыцаря – тоже сон. И надо его досмотреть. Вот только почему так кружится голова и ноют виски? И может ли во сне так тошнить?'

Потрясенный, он ходил кругами по комнате, забыв про лучника, и все вспоминал, болело ли у него что-нибудь в снах, голова например, и почему она болит сейчас, а ехидный внутренний голос, совсем незнакомый, все подсказывал, что болит голова потому, что пил вчера с оруженосцем, и винил во всем отвратительное недозревшее вино. Голос этот был настолько непривычный и чужой, грубый и взрослый, что Альберт сам себе начал казаться чужим. Лишь любопытство останавливало от попыток проснуться.

Тут Альберт чихнул, и краем глаза заметил присутствие в комнате кого-то третьего, который мелькнул в зеркале. Альберт испуганно огляделся, никого больше не обнаружил и медленно подошел к пугающей замковой реликвии, наполняясь страшным подозрением. И тут любопытство сменилось ужасом, да таким, что Альберт непроизвольно застонал. Зеркало больше не было мутным, и в нем явственно различалось обезображенное отчаянием чужое лицо. Оно было бледное, мужественное, копна каштановых волос подстрижена под горшок, но страх сквозил в серых глазах, а брови поднялись домиком от удивления. И это лицо, принадлежащее человеку лет сорока, состаренное резкими морщинами на щеках и над переносицей, было, несомненно, тем последним, что он запомнил тогда в спальне, передвигая зеркало.

Альберт перевел взгляд на лучника, как бы приглашая его в свидетели страшных событий, но тот был спокоен и лишь нудно повторил:

– В Холле ждет. Говорит – дело срочное.

– Кто? – спросил Альберт не своим голосом.

– Я же говорю. Посланник. Сэр Ричард Гроус. От командующего Ноллиса.

Историк опустил голову, задумался, но мозг поставил заслон для новых впечатлений, опасаясь некорректных выводов. Постояв так немного со склоненной головой и придурковато вглядываясь в пламя факела, Альберт наконец вымолвил: