Адская война

— Не все ли равно, вы или я дали выстрел? — твердил он. — Но важно то, что вы сами, на собственном опыте убедились… Теперь у вас не останется никаких сомнений.

Бесполезно и противно было толковать с таким человеком. Как бы ни было, приходилось не только выносить его общество, но и принять на себя поручение, о котором он говорил. Решено было, что он высадит меня в Париже, на террасе редакции «2000 года». Ответ на его предложение будет послан в Берн, до востребования, не позднее 30 сентября. До этого дня он считал себя связанным своим предложением и обязывался отвергать возможные предложения со стороны других держав; но если ответ не будет получен в течение недели, сделка считается не состоявшейся.

Мы были над Парижем под вечер, когда стемнело, так как американец желал остаться незамеченным. Около десяти часов «Сириус» спустился над террасой редакции и, спустя минуту, я избавился, наконец, от своего плена.

Можно себе представить, какой эффект произвело мое появление в редакции, где меня считали погибшим. Я был засыпан вопросами, но решительно отказался рассказывать о своих похождениях, прежде чем о них узнает наш издатель, г. Мартен Дюбуа, который должен был прибыть в редакцию через полчаса.

К своему изумлению и радости, я встретил в редакции Пижона. Оказалось, что в момент отправки «Сантос Дюмона» против вспомогательных поездов, его там не было; он взялся отнести газеты капитану одного из соседних аэрокаров.

Но аэрадмирал Рапо, со всем экипажем «Монгольфье», и поручик Том Дэвис погибли… погибли от моей руки; эта мысль снова обожгла меня! Бедная мисс Ада: мне говорили, что она была в отчаянии, что она дала клятву отомстить виновнику этого убийства. Я внутренне обещал себе оказать ей содействие, если только представится какая-нибудь возможность.

После смерти аэрадмирала эскадра, под начальством его ближайшего помощника, продолжала поиски германской эскадры и уничтожила колоссальные склады каменного угля в Дунсбурге вместе с заводами — но германский воздушный флот не подавал о себе вести.

Радостным было известие о победе над немцами, одержанной нами сегодня утром, благодаря полку авиаторов. Бой длился двое суток; «беззвучная битва», как назвал ее один из наших корреспондентов, Жубек, только что вернувшийся с поля сражения.

«Ни боя, ни огня, ни грохота пушек», — рассказывал он. — «Я был на привязном шаре телеграфистов. Мы слышали крики раненых и умирающих — всего мы потеряли убитыми семьдесят две тысячи — проклятия и жалобы; но все это в относительной тишине. Направление и расстояние выстрелов определяются по указаниям, получаемым по беспроволочному телеграфу с аэрокаров, наблюдающих за полем сражения с огромной высоты. Люди целятся в невидимого и неслышного неприятеля — и вдруг падают… Вы не видите выстрелов, вы не слышите их; только свист бомб и ядер, валящихся откуда-то сверху… Адское впечатление! В старые времена грохот и треск пальбы должен быть оглушать и опьянять сражающихся. Теперь это какая-то молчаливая, механическая война».

«Как же названо это сражение?»

«Да как его назвать? Сражение номер 1 такого же года?… Линия боя растянулась на сто километров; на этом пространстве целый ряд городов и местечек… Длилось двое суток, но, я думаю, продлилось бы месяц или больше, не будь авиаторов. Вмешательство „крылатых“ решило бой в нашу пользу. Этой атаки наш противник не ожидал. Они заставили отступить главный отряд немецкой армии; отступление превратилось в бегство; наши двинулись вперед, и вскоре паника распространилась по всей линии неприятеля…»

— Бедный Рапо! — вздохнул я. — Ведь это его победа…

Ликование, вызванное этой победой в Париже, омрачалось однако тревогой по поводу исчезновения немецкого воздушного флота, тем более, что в американских газетах появилось известие о подготовленной немцами отправке в Англию воздушной эскадры в две тысячи военных аэрокаров! Две тысячи аэрокаров! Что значили в сравнении с этой армадой полтораста крейсеров Рапо? Правда, серьезные люди считали это известие уткой, но толпа была настроена тревожно. Загадочное отсутствие флота — в то время, как наша эскадра терроризировала в течение трех дней всю среднюю Германию, казалось непонятным и заставляло думать о каком-нибудь подготовляемом втайне страшном возмездии.

Наконец, явился г. Дюбуа и принял меня в своем кабинете. Я спокойно и последовательно рассказал ему обо всем случившемся со мною со времени моего отъезда с Монблана (умолчав только о своей роли в расстреле «Монгольфье»). Он слушал молча, и когда я окончил, сказал:

— Я принял бы вас за сумасшедшего, друг мой, но ваш рассказ вполне подтверждается теми сведениями, которые мы уже имеем о «демонстративных опытах» этого бандита… Ясно, что в его руках страшное орудие, и плохо нам будет, если этим орудием завладеют наши враги! Мы начнем кампанию. Напишите немедленно статью, изложите в ней то, что вы мне рассказали, подчеркните преимущества «Сириуса»… Номер с вашим описанием Монбланского арсенала — кстати, вы можете получить в конторе десять тысяч франков за эту статью — разошелся в двенадцати миллионах экземпляров; завтрашний тираж будет не меньше… Я беру на себя депутатов и президента. В парламенте нам нетрудно будет провести это предложение, но канцелярии, канцелярии — наша язва, с их рутиной и волокитой! В неделю можно и не такие дела обделать, но раскачайте-ка вы их бюрократическое колесо в такой срок… А немцы, наверное, зевать не будут… В печати на нас, разумеется, ополчится наш соперник, «3000 год». Но мы не уступим. Благо Франции — прежде всего! Пишите же… Воображаю завтрашний тираж!

Когда, написав статью, я возвращался домой, на темном фоне пасмурного неба уже красовалась, отброшенная прожекторами, надпись исполинскими разноцветными буквами:

Эту ночь я провел дома, в своей семье, с которой как мне казалось, я расстался чуть ли не столетие тому назад!

V. РЫЦАРИ БЕЗДНЫ

Парижская суматоха. Новая командировка. «Люди-крабы». Подводное путешествие. Неожиданная встреча. Чудесное спасение Тома Дэвиса. Слепой и безногий. В устье Эльбы.

Как и предполагал г. Мартен Дюбуа, наш соперник, «3000 год», не преминул начать ожесточенную кампанию против нашего проекта, а представители администрации не обнаружили большой готовности заняться этим делом. В вечернем издании «3000 года», на другой день после моего возвращения в Париж, я имел удовольствие прочесть статью о «Бесстыжем шарлатанстве» — как гласил набранный жирным шрифтом заголовок — нашей газеты и ее «полоумного сотрудника», т. е. вашего покорнейшего слуги. Оказывалось, что я, во-первых, просто забулдыга, который, вместо исполнения своих корреспондентских обязанностей, завяз в немецком «курзале», а потом выдумал для своего оправдания историю об американском бандите. Во-вторых, я — человек ненормальный, если не сказать — помешанный, которого нужно лечить и небезопасно оставлять на свободе. Что касается моего патрона, г. Мартена Дюбуа, то он рассчитывает выудить в мутной воде этих бессовестных выдумок хорошую рыбку — сорвать с правительства огромный куш, пользуясь лихорадочным возбуждением военного времени. Пусть граждане остерегаются, и т. д., и т. д.

Я думал было послать секундантов к автору статьи, но патрон решительно воспротивился этому: