Наследники по прямой. Книга первая.

– Ой… А…

– Всё.

– Яша…

– Только никаких вопросов, лошадка. А то я решу, чего доброго, что твои вопросы продиктованы не понятным и простительным бабьим любопытством, а чем-нибудь - или кем-нибудь - посерьёзнее. Улавливаешь?

– Яшенька, ты что! Бог с тобой, Яшенька, я ничего не знаю и знать не хочу!

– Вот. Это мне нравится. Ты не бойся, лошадка, - Гурьев покровительственно улыбнулся. - Васе твоему ничего не будет. И тебе ничего не будет. К тебе я буду иногда заглядывать на чашечку чайку, Танечка, но не очень часто, потому что дел у меня много. И чтобы ты не привыкла и не переела. А то тебе опять скучно станет, и опять ты какому-нибудь хмырю в трусы полезешь, со скуки-то. Договорились?

– Ты злющий, - вздохнула Татьяна, посмотрев на Гурьева одновременно и с опаской, и кокетливо. - Ты ревнуешь?

– Ага, - кивнул Гурьев, отхлебнув чай. - А ещё я тебя к мужу стану ревновать, петь у тебя под окнами серенады и драться на дуэлях за счастье обладать твоим восхитительным телом.

Он поднялся, перегнулся через стол, осторожно, но крепко взял Татьяну за шею, притянул к себе, лизнул мокрым языком в губы и резко, но совсем не больно схватил зубами за кончик носа - так, что Татьяна крупно вздрогнула и охнула. И улыбаясь ей прямо в лицо, продолжил громким театральным шёпотом:

– Я стану тебя драть, лошадка. Потому что нам обоим это нравится. Тело у тебя в самом деле восхитительное, лошадка. Мне нравится тебя драть. А тебе нравится? Говори.

– Я…

– Нравится?!

– Да…

– Скажи - я хочу, чтобы ты меня драл. Ну.

– Я… Я… Я хочу, чтобы ты меня драл, - прошептала Татьяна. - Отдери меня, Яшенька…

Он удовлетворённо кивнул и снова поволок дрожащую Татьяну в спальню.

На этот раз, не смотря на резкие слова и тон, он не был резок. Он был нежен, - как умел, даже когда не чувствовал ничего, что должен был бы, наверное, чувствовать. Совсем ничего.

– Яшенька, - тихо сказала Татьяна, приподнимаясь на локте. - А я тебе зачем нужна? Я ведь замужем.

– Опять?! - удивился Гурьев. - Я тебе руку и сердце предлагаю?! Ты чего, лошадка?

– Мне так с тобой сладко, Яшенька…

– Со мной всегда сладко, лошадка. И чем дальше, тем слаще, - он усмехнулся. - Ты мне нравишься, а больше ничего не требуется. И тебе не требуется.

– Всё-таки ты злющий, - глубоко вздохнула Татьяна, ещё крепче вжимаясь щекой в ладонь. - Это ведь не я тебя так разозлила, правда?

– Нет. Я бы сказал, что ты меня не злишь, а скорее, совсем наоборот. Когда правильно себя ведёшь.

– Я буду правильно, Яшенька, - шевельнулась Татьяна. - Ты только объясни, как!

О, это - пожалуйста, подумал Гурьев. Объяснять - это именно по моей части. Всё объясню тебе, лошадка. Только не теперь. Лет через двадцать. Если доживём. А пока - я буду тебя спрашивать. Драть - и спрашивать.

Он уложил Татьяну в нужную позицию и вошёл в неё - стремительно и нежно. Татьяна охнула и подвинулась навстречу:

– Яшенька… Какой ты… а-ах…

– Да, лошадка, - прошептал Гурьев, наклоняясь и прихватывая зубами её ухо. - Я такой. Коновал. Коновалов. Расскажи мне, лошадка. Любишь, когда Коновалов тебя дерёт? А?

– Из… вра… щенец…

– Коновалов или я? - поинтересовался Гурьев, продолжая доводить Татьяну до состояния транса.

– Ты-ы-ы-ы…

– Тебе же нравится.

– Да-а-а…

– Вот видишь. Видишь, как хорошо. Расскажи. Расскажи.

Через несколько минут, придя в себя, Татьяна, прижавшись к Гурьеву, спросила:

– Что тебе рассказать? Я не доносчица, Яша. Меня Коновалов уговаривал, чтобы я на учителей объективки писала…

– Так и говорил - объективки?

– Так и говорил. А я не согласилась. Боюсь я.

– Коновалова не боишься?

– И Коновалова боюсь. Я ему обещала - напишу. И не пишу. А когда он спрашивает…

– Даёшь.

– Даю, - сердито проговорила Татьяна и прижалась теснее. - Я всем даю, кто попросит ласково. Мне нравится давать. И Коновалову даю. И тебе даю. И Васе даю.

– И Ферзю даёшь?

Татьяна взвизгнула и резко отодвинулась:

– Нет!!!

– А что ж так? - весело удивился Гурьев, устраиваясь поудобнее в отвратительно мягкой кровати. - Или он просит неласково?

– Бандит он. Тварь. Сволочь, - глухо проговорила Татьяна, отодвигаясь ещё дальше. Даже в неверных сумерках Гурьев увидел, как она побледнела. - Сволочь. Сволочь. Яша… Кто ты, Яша?!?

– Ты ему не даёшь, Таня, - вздохнул Гурьев. - Я знаю, ты ему не даёшь. Он сам берёт. Ты не даёшь - а он берёт, не спрашивая. И самое страшное - тебе это в какой-то миг даже нравится.

Истерика Широковой его не удивила - но вымотала едва ли не так же сильно, как и саму Татьяну: Гурьеву пришлось потрудиться, чтобы вернуть женщину к реальности и заставить - и помочь - ей выговориться. К полуночи схема деятельности "организованной преступной группы" Ферзя была ему, в общем и целом, ясна. Ах, молодец Кошёлкин, молодец, какой молодец, в который раз думал Гурьев, слушая сбивчивое повествование, пересыпанное не интересовавшими его ничуть эмоциональными нюансами переживаний и прочими "женскими штучками". И всё же Татьяна добавила те самые детали, которые позволили замкнуть схему. Оставались ещё некоторые мелочи, но Гурьев резонно предполагал выяснить их в ходе встречи с самим Ферзём. Вот только одна деталь - очень существенная - оставалась неясной.

Коновалов, держащий в руках все нити к партийной и хозяйственной номенклатуре в городе, имея возможность проводить с любым человеком на любом посту разные "душеспасительные" беседы, был - хотя бы теоретически - способен определить степень коррупционной устойчивости и гибкости каждого из них. Человек с определёнными навыками - если таковыми не обладал сам Коновалов - мог эти сведения использовать вовсе не для того, чтобы "чистить аппарат", а по прямому назначению - то есть для коррупции. Для Ферзя это не являлось большим секретом. Чтобы получить доступ к этим сведениям, ему нужно было либо коррумпировать Коновалова напрямую, либо придумать нечто поинтереснее - в зависимости от личных качеств чекиста. Чекист, как, вероятно, удалось быстро выяснить и Ферзю, был честным дураком с инициативой и "идеями". Не глупцом, а именно - дураком. А Ферзь, видимо, имел представление об агентурно-внедренческих технологиях не понаслышке. Потому он поступил именно так, как и следовало поступить в подобном случае: подвёл Коновалова к сотрудничеству. Подвёл, подложив ему в кровать Широкову, против которой Коновалов устоять, конечно же, оказался не в состоянии. Обуреваемый жаждой деятельности Коновалов проглотил наживку, не жуя. Схарчивая подводимых ему Ферзём номенклатурно-ответственных товарищей, он взамен поставлял тому "объективки" на всех и вся, кто требовался Ферзю для того, чтобы схема реализации его контрабанды работала без сбоев. Постепенно вошедший в пароксизм служебного восторга Коновалов решился на действия, воспринимаемые им самим как поощрение ценного агента. На самом деле Коновалов занимался прямым злоупотреблением служебным положением: наиболее ценное из конфискуемого в ходе арестов имущество - антиквариат, золото, драгоценности - сдавались Ферзю "на текущие расходы". Коновалов же обеспечивал и "окна" на границе, через которые ходила контрабанда - в обе стороны. Таким образом, вовсе не Ферзь являлся агентом Коновалова, а вполне себе наоборот. Технических подробностей, Татьяна, конечно же, не ведала, но была убеждена: продавая реальные ценности за рубежом, Ферзь приобретал ту самую вожделенную контрабанду… Больше из Широковой ничего вытянуть не удалось.