Булавин (СИ, ч.1-2)

  - Эй, атаманы-молодцы! - Запорожский атаман, подбоченясь, взглянул на людей. - Еще три места имеется. Кто со мной!?

  В круг сразу же хлынуло около десяти казаков. Харько Нечос переговорил с ними, троих отобрал, а остальные вернулись назад. После этого запорожец поклонился кругу и перекрестился на церковь. Его отряд, под приветственные и доброжелательные выкрики людей, покинул соборную площадь, и двинулся в сторону восточных ворот, где проходил сбор всех гулебщиков, которые пойдут за основной армией.

  Наклонившись к уху ближайшего донца, невысокого мужчины лет тридцати пяти, в справном сером жупане и с длинной саблей, я спросил его:

  - Давно здесь стоишь?

  - С утра.

  Казак искоса посмотрел на меня и, признавая за равного, кивнул подбородком.

  - Сколько отрядов уже ушло?

  - Этот седьмой, почти тысяча человек на перса собралось.

  - Кто еще людей набирать будет?

  - Семен Белый, Тарас Порох и Никифор Булавин. Белого и Пороха не видать, выжидают чего-то, а ты здесь, так что выходи на круг, если не передумал самостоятельным атаманом становиться.

  - Откуда меня знаешь?

  - Под Усманью тебя видел.

  - А кто про набор отряда сказал?

  - Да половина города про это знает. Небось, переживаешь сейчас?

  - Есть немного.

  - Иди казак и ничего не бойся. Все мы когда-нибудь впервые на круг выходим, а ты парень справный и боевой. На подначки внимания не обращай, люди повеселятся и перестанут, а если из похода живой вернешься и с прибытком, то про этот день легенды сложат.

  - Ну, тогда пошел я, - обернувшись к ватажникам, кивнул им на свободное пространство. - За мной!

  Рывок вперед и мы выходим на майдан. Проходим на середину и оказываемся в центре всеобщего внимания. Тишина накрывает площадь. Большинство собравшихся приезжие, и о том, что такой молодой парень как я, будет набирать ватагу, они не знали. И, разумеется, они удивлены этому обстоятельству. Хотя и до меня были такие хлопчики, которые в четырнадцать-пятнадцать лет отряды сколачивали, так что я не первопроходец.

  Оглядываю молчащих людей, смотрю на своих товарищей и понимаю, что назад уже не повернешь. Раз так, то надо продолжать осуществление атаманской задумки, и не осрамиться.

  Поклонившись всему обществу на четыре стороны, я снял с себя шапку, и встряхнул черными, отцовскими, кудрями. Затем, широко размахнувшись, подкинул свой головной убор так высоко, как только смог. Шапка взлетела ввысь, на миг зависла в воздухе и упала мне под ноги. Я сделал шаг вперед, остановился над ней и, во всю мощь своего горла, выкрикнул:

  - Атаманы-молодцы, послушайте! Я Никифор Булавин, служил в Третьей армии, имею деньги и желаю воевать, но как и вы все, не попал в войско Максима Кумшацкого. Кто со мной на море Хвалынское пойти желает, басурман погонять, полоняников наших освободить и рухляди набрать!? Кто готов рискнуть!? Выходи ко мне, полсотни казаков прокормлю, смогу одеть, обуть, через море перевезти, и за собой повести!

  Еще секунду продлилось затишье и, резко, без переходов, весь майдан зашевелился, загудел и зашумел. Что кричали люди, особо не слышно, все сплелось в один гул, который наполнил пространство вокруг, и я оказался в самом эпицентре этого звукового удара. Мои ребята от этого как-то даже немного сжались, но я хлопнул здоровяка Михаила Кобылина в плечо и сказал:

  - Все хорошо, односумы, так и должно быть. Шире плечи, казаки!

  Ватажники приободрились, почти сразу начали выходить первые желающие пойти со мной, и вот тут уже я удивился. Предполагалось, что будет тридцать, может быть сорок человек из голытьбы и молодежи, а недостающих людей придется набирать в дороге из верных отцу казаков, кто в тени находится. Но те, кто выбирался из человеческой массы, почти все были справными казаками, и майдан снова притих, так как люди тоже ничего подобного не ожидали. Народ увидел нечто необычное, а я, поняв, что все идет даже лучше, чем мне грезилось в самых радужных мечтах, еще больше приободрился и начал стандартную процедуру принятия воина под свою ответственность.

  Первым передо мной остановился тот самый казак, которого я спрашивал об обстановке на майдане всего три минуты назад, и я задал ему первый вопрос:

  - Здрав будь, вольный человек. Кто таков будешь?

  - Сергей Рубцов с Хопра.

  - Что умеешь?

  - Пушкарь, саблей машу хорошо и стреляю прилично.

  - Что из оружия имеешь?

  - Саблю, два кинжала, два пистоля и фузею.

  - Где и с кем в походах был?

  - По юности крымских байгушей-конокрадов гонял. Потом на Тереке в Червленской станице жил, с кумыками резался, а последние пару лет на Дону и в Третьей армии атамана Беловода. Был рядовым, десятником и полусотником, а до сотника не поднялся, война окончилась.

  - Лошадь имеется?

  - Да.

  - Готов ли мои приказы слушать, как слово батьки своего?

  - Если долю в добыче дашь, и с припасом да одеждой не обидишь, то я с тобой.

  - Перекрестись, - Рубцов размашисто перекрестился, и я кивнул назад. - Становись в строй.

  Казак встал рядом с ватажниками, и передо мной появляется следующий боец. Мощный дядька лет под сорок, в алом "запорожском" кунтуше, и высокой шапке из черных смушек, из-под которой выглядывает длинный русый оселедец. Как завершающий штрих в его облике, при нем очень дорогое оружие и парчовый кушак как у знатного старшины. Оказалось, что это бывший писарь Кощевского куреня Сидор Лучко, который по какой-то причине ушел с Сечи на Дон и теперь желает встать под мое начало. Такие вот дела, и по-хорошему, ему надо бы отказать, писарь должность в курене хорошая, а тут рядовым идет, странно это. Однако причин для отказа нет, воин Лучко знатный и опытный, и мой отряд получает второго бойца. За ним появился третий, четвертый, и так далее до пятидесяти человек. И когда ватага уже была набрана, в очереди стояло еще три десятка человек и, уже не обращая внимания на предполагаемую вместимость расшивы, которая ждет меня в Царицыне, я взял еще семь человек.

  Так все и меняется. Проходит всего двадцать минут, и надо мной уже никто не смеется, ибо каждый, у кого на плечах голова, а не тыква, понимает, что ко мне настоящие казаки пришли, а не нищие оборванцы. Ватага строится и, под командованием Сергея Рубцова, покидает майдан, а я, в сопровождении Ивана Черкеса, перехожу на другую сторону площади.

  Под одобрительный говор людей, раскланиваясь с донскими старшинами, которые дали мне денег на ватагу, я иду в войсковую избу. Отряд должен быть записан в войсковых бумагах и мое появление здесь не вызывает ни у кого вопросов или каких-либо подозрений. Однако за мной увязывается хвост из нескольких любопытствующих старшин, и я должен быть сдержанным, но в то же самое время и немного хамоватым, как и полагается командиру вольных ватажников-отважников.

  Я в войсковой избе, и по случаю схода гулебщиков, здесь некоторая перестановка. На входе, в большой и просторной горнице стоит широкий стол, а за ним полковник Лоскут и пара писарей. Отец тоже здесь, расположился немного в стороне, рука на атаманской булаве, слева и справа верные казаки из конвоя. Подхожу к столу и, немного выставив вперед правую ногу, приветствую всех присутствующих:

  - Здравы будьте, атаманы.

  - И тебе здравия, - отвечает отец. - С чем пришел?

  - Вольную ватагу собрал и хочу с ней на море Хвалынское пойти.

  - Сколько у тебя людей?

  - Шесть десятков и еще два.

  - Имеешь ли все потребное для нелегкого похода?

  - Всего хватает.

  - Ну, ступай с Богом!

  Голос отца совершенно нейтрален, старшины это видят, и пускай. Поворачиваюсь к Лоскуту, отвечаю теперь уже на его вопросы о ватаге, писари быстро записывают мои слова на бумагу, и мы с Черкесом покидаем центр власти Войска Донского.

  Вот и все, теперь я уже сам по себе и никто, кроме моих казаков, мне не указ. Как говорится, все в твоих руках, действуй Лют.