Аргентина: Крабат

И подставил, мерзавец, ухо. Советовал взять охрану, уже знакомых плечистых парней. На вопрос, куда девалась ее собственная, состроил скорбную мину:

— Ушли в кино и не вернулись. Издержки нашей профессии... сестренка.

Новоявленный братец рекомендовал поторопиться. Через два дня, уже не в Монте-Карло, в Париже должна состояться встреча учредителей новой «Структуры». Коронация... Ее роль пока что скромная, тень слева от трона. Но самолет уже полагался.

...Название решили сохранить прежнее. «Структура структур» — СС — слишком двусмысленно.

Усатый Адди как бы невзначай обмолвился, что очень скучает по внучке. Сын — прыщавый болван, невестка — только что с тротуара, еще не отмыли, а девочка — сущий ангелок. Увы, даже на личном самолете через океан не налетаешься. Далеко? Да, к счастью, очень далеко.

— Ваша семья в Швейцарии? Ой, как неосторожно, Ильза! Будете отправлять в Штаты, посоветуйтесь со мной по поводу пароходной компании. Скучать лучше, чем вздрагивать от каждого телефонного звонка. А потом телефон замолчит, и начнутся бомбежки.

Еще осколочек — малая часть того, что грядет. Газеты ей были не слишком нужны, новости женщина узнала по радио, еще в самолете. Но местную «Blick» все-таки купила прямо на перроне — последнюю.

В купе читали все, и она решила не выделяться. «Наступает время теней, пора и самому становиться тенью», — молвил как бы между прочим Адди. Узнав же, как женщина его окрестила, хмыкнул, но не стал возражать. Имя оставили для переписки, но усатый выговорил себе право лично подобрать для нее псевдоним. И оскалился, предвкушая.

Новости обнаружились и на первой странице, и на второй. «Blick» издавался в Берне, поэтому передовица была о делах швейцарских. Подписание декларации об урегулировании отношений с Рейхом, огромная фотография Геббельса, совместное заявление об особых правах немецких кантонов, решение о плебисците по пересмотру Конституции 1876 года. Все это венчал внушительный заголовок: «Мир и добрососедство!»

Но это уже не так интересно. То, что Швейцарию заставят уступить по всем пунктам, было вполне предсказуемо, Колченогий лишь прилетел принять капитуляцию. Зато вторая страница...

Буквы заголовка на этот раз поменьше и расположены гуще: «Пакт Дельбоса-Риббентропа. Мир для нынешнего поколения?» Осторожные швейцарцы не поскупились на вопросительный знак. Женщина пристроила газету поудобнее...

Вот!

«Договор о ненападении между Германией и Французской республикой.

Правительство Франции и Правительство Германии, руководимые желанием укрепления дела мира между Французской Республикой и Германией и исходя из основных положений Локарнского и Лондонского договоров, заключенных между Францией и Германией в 1925 году, пришли к следующему соглашению:

Статья I

Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами...»

Нового мира еще не было, цветные стеклышки неслышно парили в потревоженном воздухе, подобно осколкам творения злого тролля — зеркала, посмевшего отразить Небеса. Но смутные контуры проступали, обозначались, и Снежная Королева уже могла представить, какой станет Европа. Не патриархальным замком с сеньорами и вилланами — карточным домиком, игралищем бурь. Злой тролль же оставался недоступен в своем заморском далеке, всезнающий и всесильный. Он уже давно стал тенью, опустив между собой и миром непроницаемый полог забвения. И в самом деле, кому интересен доживающий свой век отставной полковник из Хьюстона, что в штате Техас?

В годы Великой Войны Призрак не позволил Эдварду Манделу Хаусу подмять под подошвы его кожаных ковбойских сапог землю Старой Европы. Наступала эпоха реванша.

Женщина была готова к танцу «Апаш». Но в пустом переулке с разбитым черным фонарем (тем самым, с весеннего праздника Чуньцзе) она должна быть одна. Гертруда, живой комочек ее ледяного сердца, обязана исчезнуть где-то за океаном, стать строчками писем, буквами на телеграфном бланке. Ильза Веспер готова была принять и перенести эту боль. Дочь, ее плоть и кровь, ее малый слепок, не простит — но выживет и вырастет, став частью восставшего из руин мира, его новой Королевой.

Мареку Шадову, смешному мальчишке с мячиком в кармане, в этом мире места нет.

Женщина, аккуратно сложив газету, достала из сумочки кольцо с черненым египетским саркофагом. Надела на безымянный, полюбовалась. Ее верный амулет, несущий смерть врагам.

Гиммель — стиснутые ладони — она утопит в черной воде, где уже лежат на дне золотые кольца «третьего трупа».

...Сена, темная звездная ночь. И огоньки, повсюду, — на реке, на берегу, на небе. Такие минуты вспоминаешь потом всю жизнь.

Мальчишка должен уйти. Если не захочет... Что ж, они встретятся на рассвете.

5

— Женщины любят богатых, — авторитетно заявила Герда, гася в пепельнице очередную сигарету.

Марек Шадов, докуривший первым (прощай, педагогика!), и не думал спорить.

— Точно. Богатых и толстых.

— Напрасно шутишь, Кай. Был бы ты богатый, Королева никуда бы не уезжала. Ты бы, Кай, каждый вечер полотенце из ванны брал. И ящерица была бы тебе не нужна, и та носатая тетка, и... И третья сигарета тоже.

Мужчина покосился на излишне самоуверенную нахалку. И по носу не щелкнешь, только обрадуется.

— Хочешь, разбогатею?

Разговор был совершенно бессмысленным, словно коан о застрявшем коровьем хвосте. Только сидели не на циновках в сарае мастера Дэна, а в гостиничном номере, на кровати Герды. Курили. Марек только что вышел из душа — после водных процедур, устроенных буйной Хелене, и самому пришлось мыться.

...В коридоре — двое в штатском. Никого не трогают, просто гуляют. Поглядывают, ведут негромкую беседу. На Марека даже смотреть не стали, отвернулись. Герда время от времени приоткрывала дверь — не уйдут ли. Не ушли, пару раз исчезали за углом, где еще один коридор, но непременно возвращались.

Наручные часы — на столике, рядом с пепельницей. Стрелки спешат, а коровий хвост так и не желает, зараза, пролазить.

— Разбогатей, — разрешила Герда. — Королева считает, что ты не сможешь. Это тебе не оружие китайским генералам продавать.

Коан коаном, а Желтый Сандал слегка обиделся. Понимал, чей голос приходится слышать, и это огорчило сугубо.

...Двое в коридоре — не обязательно по его душу. Кто его ведает, как положено охранять Колченого? Но они есть, значит, возможен и худший вариант. Самый худший.

— Помнишь, Герда, гадкие картинки — за одеждой, в шкафу? Застежка медная, черная папка. В Германии сейчас много художников, чьи работы не слишком покупают. Эрнст Барлах, Ханс Беллмер, Жорж Грос, Отто Дикс... Много! Они пишут не так, как прежде, это непривычно, странно. Раньше над ними просто смеялись, но с 1933 года начали душить. Картины изымают из музеев, запрещают выставляться, кого-то уже и арестовали...

— Fucking Nazi, — негромко проговорила Герда. — Мыть рот мылом не буду. Это правда, Кай?

— Это правда. У меня есть среди художников друзья, не так и мало. Уже три года мы переправляем картины во Францию. Я договорился с моим тезкой, Марком Шагалом, он нам очень помогает. Там, во Франции, картины тоже никому не нужны — пока. Но после Олимпиады нацисты устроят нам такую рекламу, что эти холсты станут золотом. У нас, считай, своя фирма, Шагал называет ее «Кисти и тюбики». Он — председатель, я — технический директор. Езжу по Германии, валяю дурака... Кто станет подозревать клоуна, который идет на ходулях и звенит в бубен? Года через два, Герда, куплю тебе самолет. Хочешь?

— Не хочу. Он обязательно разобьется. Я невезучая.

Девочка встала с кровати, поглядела мужчине в глаза.

— Двое за дверью. Или за тобой, или за мной. Или просто так. Верно?

Он кивнул. Герда улыбнулась.