Ростов. Лабиринт

— Хих-хи… — Песок зашуршал, сдвинулся чуть в сторону.

Макар вскочил, стараясь не думать, каким образом легким удается получать кислород из песка и пыли. В некоторых ситуациях лучше вообще не думать, но действовать. Поэтому он развернулся туда, где, по его мнению, находился вход — ангуряновские охранники вмиг показались совсем безобидными, а собаки — милыми и добрыми существами, и, стараясь не «дышать» полной грудью, выставил вперед правую ногу. Он все еще ждал, что песок будет сопротивляться и что передвижение окажется невозможным, но ничего подобного не произошло. Макар двигался внутри песка и камня так же легко, как и по улицам города, — спина прямая, руки в карманах, пальцы касаются прохладного металла… Фонарик? Ключи? Брелок?

Всего двадцать с лишним шагов. Макар вынырнул на воздух и даже не заметил разницы. Меж тем, песок со щебнем был именно песком со щебнем и ничем другим — Шорох обернулся и «завис», с полминуты задумчиво пересыпая горсть камней из ладони в ладонь. Он даже закинул в рот небольшую щепоть земляной пыли. Песчинки противно скрипнули на зубах. Тогда он решительно ткнулся в рыхлую насыпь, сначала ощутил лбом шершавую тугую субстанцию, а потом начал будто проваливаться внутрь нее. Дернулся обратно, повертел головой, приложился к боковой кирпичной стене. И снова почувствовал, что «плывет», будто проникая внутрь камня. Вынул руку из кармана, отер пот со лба, ковырнул холодный кирпич. Что за черт? Тот снова стал обычным, плотным шершавым камнем. Никакого тебе «проваливания» и «проникания».

Как мячик, отпрыгивая-отражаясь от стен, прикатился звук — громкие чертыханья и ругань. Судя по всему, охранники спустились в дыру и теперь то ли не могли разобраться между собой, куда сворачивать, то ли наткнулись на «конкурента» и устроили ему допрос на месте. С пристрастием. Макар, пригибаясь, добежал в темноте до перекрестка, беззвучно фыркнул и показал сам себе большой палец. Голоса преследователей слышались из другого коридора, а путь наружу был свободен. Подтянувшись, рывком швырнул себя на мокрую землю. Повезло. Никого вокруг. Только собака — не дворняга со свалявшейся шерстью, а овчарка, почти щенок, с круглым лбом и тяжелыми лапами — рассматривала Макара, склонив голову.

— Тс-с-с, — прошептал он ей. — Обсудим? Ты тихо сидишь и меня не трогаешь, а я тихо ухожу.

Овчарка чавкнула пастью, закинула голову вверх и завыла. Сначала тоненько, визгливо, а потом все громче и громче. «Как по покойнику», — всплыло в мозгу дурацкое суеверие. Макар вскочил на ноги, машинально отряхнул колени загубленных джинсов и мстительно пожелал диггеру, что остался внизу, «спокойной» ночи — с расспросами и дознаниями: «Что это вы тут забыли, товарищ бородач? Не знаете, что ли, — завод теперь частная собственность господ Ангурянов?»

Макар припустил вверх — к машине, дороге домой и горячему чаю.

Ангуряновские «ребятки», которых срочно выдернули, казалось бы, по пустяку — «вроде шарится кто-то вдоль эстакады, разберитесь!» — тихо матерились.

— Что, ментов вызовем? Или сами справимся?

— Никаких ментов. Юрию Торосовичу позвонить надо, пусть решает, что делать… с этим. Вот ведь засада — первый выход на объект и сразу такое!

Бородатому московскому диггеру и впрямь досталась «спокойная» ночь — правда, теперь уже вечная. Его тело, раздернутое-разорванное тонкими стальными проволоками на шесть неравных частей, кусками валялось в правом коридоре, что вел к бывшему заводу и нырял дальше — в тихий лабиринт, неприветливый город под городом, не размеченный ни на одной из существующих карт. Почти ни на одной.

Глава третья. Дом

— Каро, завтракать!

— Бегу, ма.

Карина спускалась с мансарды по лестнице, привычно считая ступени. Две высокие, одна скрипучая, за ней — потертая с трещиной, дальше три новые ступеньки-близняшки — и узкая площадка. Гости всегда бьются здесь о перила локтями. Не только, кстати, гости — мама до сих пор не научилась вовремя поворачивать, и даже Роберт вчера набил синяк на руке.

Девушка усмехнулась, закрыла глаза и вслепую скользнула на нижний пролет — стремительная и юркая, как змейка. Казалось, еще совсем недавно дед Торос ловил ее внизу — «Каро, нет! Не так! Слушай! Слушай себя» — и будто вчера еще она катилась вниз неуклюжим колобком. А теперь ей пятнадцать и дед, посмеиваясь в усы, называет ее Королевой Червей и уточняет, что это не карточные черви, а самые что ни на есть земляные. Карина делает вид, что обижается, на самом же деле для нее это лучшая в мире похвала. Тогда, когда никто другой не слышит, дед зовет ее по-армянски «лусик», что, конечно же, значит солнечный лучик, и не просто так ласковое прозвище, а прозвище со смыслом.

Карине исполнилось пять, когда старый Торос впервые привел ее в лабиринт, потушил фонарь и позволил пройти сто метров до первого поворота. Он молчал, не направляя ее ни звуком, и за это она была ему благодарна. За то, что поверил в нее сразу. За то, что понял: она — не обычный ребенок. Она — смотрительница ростовского подземелья. Такая, какой была прапрабабушка Ануш. В тот день Карина впервые ощутила над собой высокие своды лабиринта, услышала, как шепчется с камнем вода, как, раздвигая корнями почву, тянутся в самое небо деревья, как облизывает гальку подземный ручей, как сворачивается в клубок сонная гусеница. Девочка медленно, касаясь ладошкой стены, дошла до угла, втянула в ноздри незнакомый терпкий запах, обернулась, уже почти бегом вернулась к деду и, не дойдя двух шагов до него, остановилась.

— Почему папа говорит, что тут, как в могиле? Что темно и дышать нечем? Тут совсем не темно.

— Да, лусик. Тут светло, только не каждому дано понять. — Дед добродушно щелкнул внучку по носу, и она не удивилась, что старик в кромешной тьме не промахнулся, увидел. Она тоже «видела»! Не глазами, нет. Всей собой. Видела не только стены и потолки, не только капканы и ловушки. Она видела вечность. Но это, став постарше, Карина подобрала правильное слово — вечность. А поначалу ее, стоило лишь спуститься в лабиринт, захватывало ликование, сравнимое разве с тем, что бывает в самолете в те секунды, что лайнер отрывается от земли. Иногда затхлый и липкий, иногда теплый, чаще холодный и пронизывающий ветер подземелья будоражил и волновал девочку до слез. Никто в семье, кроме деда, ее не понимал. Отец, ходивший вниз редко и по необходимости, морщился, когда она делилась восторгами. Темнела лицом мать. А брат немедленно принимался ехидничать. Один лишь дед довольно щурился.

Теперь Карине пятнадцать, она Королева Червей и сам черт ей не страшен! Она запросто может пройти под землей от Дона до Северного кладбища, ни разу не чиркнув спичкой, не включив фонарик. А сам черт будет скользить за ней следом на мягких своих лапах и хихикать. Карина невольно улыбнулась, вспомнив Пахака. Хихикающий демон — страж лабиринта был ее настоящим и, может быть, единственным другом, хотя старшие долго не могли с этим смириться. «Не позволяй ему приближаться — это опасно», — твердили отец с братом наперебой и показывали руки (у отца Пахак умудрился отгрызть целых два пальца, у Роберта только кончик мизинца, но воплей было столько, как будто Пахак проглотил Роберта целиком и выплюнул, не переварив). Дед качал головой, обвинял сына и внука в беспечности и пояснял Карине, что с демоном нужно быть начеку. Пахак — существо особенное. Не человек, не зверь. Даже тигра можно выдрессировать и приручить. Можно обучить послушанию льва, носорога или гиену. А демон потому и зовется демоном, что он — другой. «Пахак не испытывает ни страха, ни привязанности, — пояснял дед. — Только боль может управлять им. Голод и боль». Карина кивала и тут же прятала под подушку зачитанного до дыр Даррелла и думала, что если никому прежде не удалось приручить Пахака, то это не значит, что не удастся ей.

«Что Пахаку нравится? Ну нравится же ему что-нибудь? Шоколад? Чернослив? Вискас», — выпытывала она у домашних. «Пальцы сырые ему нравятся», — гоготал Роберт, но в голосе его Карине слышался страх. В дальнюю часть лабиринта, куда был вхож Пахак, ее не пускали до самого четвертого класса, но она садилась на раскладную табуреточку у пограничной стены и терпеливо ждала, когда привлеченный запахом человека демон подойдет ближе. Услыхав хихикающий клекот, Карина принималась бубнить: «Пахак хороший. Пахак добрый. Пахаку грустно одному, и Карине тоже грустно, поэтому мы сейчас почитаем параграф по истории, а потом еще домашку по математике сделаем». Неспособный добраться до жертвы демон бился телом о каменную перегородку, а Карина терпеливо повторяла: «Пахак хороший, Пахак добрый… и вот, значит, Мстислав Удалой с дружинами перешел Калку, оставив Киевского и Черниговского князей на другом берегу…»