Камбрия — навсегда!

Немайн зашла «со второго утра» посмотреть на сына — да так и осталась. Не удержалась, взяла на руки. Даже в походе всегда старалась держать на руках — и только если передние конечности были уж очень нужны свободными, совала в скрученную из плаща переноску. Маленький сыт. Следовательно — спит, но почему не побаюкать? Нет, открыл глазёночки. Чует мать? Ей так мало приходится бывать со своим сокровищем!

Нарин нашла себе дело снаружи, спросилась и вышла. Краем сознания сида понимала — за время её болезни та заново привыкла к ребёнку. Которого сама и родила, но по странному стечению обстоятельств подарила рыжей и ушастой. Так что теперь числилась в кормилицах, матерью же считалась Немайн. Приёмышей и родных детей в Камбрии различать не принято — и этот обычай славно лёг на отчаянное детолюбие сидов.

Так что издевательством это не было. Так, озорство. Захотелось почувствовать, как это — быть матерью не по обычаю, а на деле. Причём — очень-очень. Снова инстинкт… Накатывало и раньше. Но всегда находилось срочное дело, или свидетели — стыдно же! И наряд особо не позволял — разве если раздеться до рубашки. А на этот раз Немайн одела новенькое верхнее платье с ненавязчиво осуждаемым церковью разрезом чуть не до пояса. За который молодые замужние валлийки упорно продолжают держаться. И будут, видимо, аж пока пуговички не изобретут. Дэффид на эту обновку нахмурился было, но Глэдис на ушко пошептала — и как рукой сняло. А вот до сиды только и дошло, для чего эта похабщина. Детей кормить.

Нижнее платье и рубашка соответствовали.

Немайн крутанула уши взад-вперёд. Вроде никто поблизости не топает. А одёжку в сторону сдвинуть — одно короткое движение. Доставать или высовывать в разрез нечего. Если верить Сущности-А — пока.

Толку, разумеется, не было. Но мир вокруг выключился. Радость была почти такая, как когда маленького подарили. Радость сквозь боль — грудь-то и так ноет, а тут ещё мусолят.

А раз мир выключился, то и закончилась эта радость стыдом и краснением.

— Так.

Над Немайн возвышалась ученица. Грозная, красивая. Сильная.

— Ннееет. Всё хорошо. Ой.

— Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Не как ученица, а как лекарка. Я заметила, ты последнее время грудь часто трогаешь. Болит? Наверное, не в первый раз маленького кормить пробуешь?

— Я-а…

Вот и не верь после этого сказкам: сида явно хотела соврать, да дыхание спёрло.

— А чего стесняешься? Не девочка, с чужим дитём забавы ради не балуешься. Твой он, твой. А ты ему мать, и грудь дать должна. Тем более что молоко у тебя пойти может. Не знаю как у вас, сидов, а у людей всякое бывает. И что нерожавшие девушки детей грудью кормят — тоже. Так что — продолжай. Ничего зазорного, только правильное. Погоди. Зачем я сюда шла?

— Вспоминай, — улыбнулась сида, всё-таки запахиваясь, — кстати, нужно непременно ввести пуговицы. А то просто стыдно: развитое стекольное дело, развитое керамическое, дерева кругом полно, меди, бронзы и латуни — море, и дешёвых, а одежду скрепляем тесёмками, в лучшем случае — заколками. Первое долго, второе — неудобно. И ещё: должен был прийти представитель народа. Ивор.

— А! Так за этим я тебя и побеспокоила. Он внизу. Я сказала Кейру, что нужна комната для переговоров. И сенатора нашего пригласила.

— Кого?

— Легата, который в городе остался. В Совете заседать и решать с королём военные вопросы. Дело для клана важное, втёмную решать нельзя.

— Хорошо. Идём. И нужно послать за священником — раз уж речь пойдёт о защите от потусторонних сил. Хорошо бы викарий был свободен… И вот ещё что. Всё хотела тебя спросить, как твоего отца звали?

— Зачем? — отказывать не ученическое дело, а вот спрашивать — вполне.

— Интересно.

— Иван. У тебя что, припадок?

Ну да, если читать имя «Ivan» по-английски, будет один из многочисленных в литературе Айвенов. А по-валлийски — именно Иван. А ведьма-ученица, значит, Анна Ивановна. Очень ей идёт.

Отец Адриан застал Дионисия, епископа Пемброукского, в нефе церкви, на месте, где ещё утром стояло устройство для отбития поклонов. Епископ рассматривал оставленные брусьями следы на полу. Базилисса Августина, которую здесь приходилось именовать Немайн, после того, как ей запретили поститься, решила усмирять плоть дозволенным ей способом. А поскольку уезжает — забрала инструмент. И — опередила, шустрая! Успела поговорить с преосвященным, после чего тот, как и всегда, впал в глубокое раздумье: на лбу нарисовалась лишняя горизонтальная морщинка, нос затупился… В руках крутит деревянный кружок размером с монету. В середине кружка — две дырки.

— Вот. Любуйся.

— Что это?

— Ты её духовник, тебе лучше знать.

— А, это великолепная придумала? — Адриан с интересом посмотрел на маленькую штуковину. — И что оно делает? Надеюсь, не убивает?

— Спасает души, — тон Дионисия был преувеличенно ровным. — Вот скажи: зачем мы тут вообще? Я три проповеди сказал против развратных и прельстительных нарядов. Никакого эффекта. Появляется Немайн, и что я вижу? На ней платье. То самое. Неприличное. Только преобразованное в приличное. Вырез плотно застёгнут — этим. Я глазами хлопаю, а она читает мне нотацию на тему: соотношение плотского и духовного в мирянке! Мол, если детей женщинам кормить в приличной одежде неудобно, так их можно хоть от церкви за разврат отлучить, ничего не изменится. Вот посмотри на этот кружок. Она называет его пуговицей. Скоро все прихожанки Кер-Мирддина приобретут благопристойный вид, вне зависимости, кормят они детей грудью или нет. Да и вообще — удобная вещь. Фибуле, кажется, конец…

Епископ замолчал. Потом заговорил — тише, но…

— Я, грешным делом, мечтал — мол, буду наставлять бывшую языческую богиню, приведу ко Христу последних заблудших на островах. Возможно, стану кардиналом… Теперь вижу — не только брат Марк со своими мелкими амбициями веселит Господа. Ты знаешь, что король ей подарил землю?

— Да. Все знают. Больше того… — замолчал, остановленный жестом.

— Она собирается строить на ней город. Большой город. Не сразу. Понемногу. Но — вспомни, как ей эта земля досталась! Вспомни, кто она такая, — и вскинул руку: — Вслух не говори.

Адриан хмыкнул. Говори, не говори — всё видно. Ну, местным, конечно, уши свет застят, а все прочие давно уже поняли — и играют в молчанку. И понятно, на что напоминает Дионисий. Начало всякого великого города сопряжено с легендой.

— Вижу, ты понял. Увы, у меня есть обязанности перед паствой. Сам поехать не могу. А кроме тебя, никому другому я не доверю ни её душу, ни душу нового города. Непременно и как можно чаще пиши мне — постараюсь помочь советами. И деньгами. Про последнее Немайн не говори, оберёт до нитки. Только-только ополовинила остатки мой казны. Правда, поклялась каменный храм поставить. Проследи.

— Да она набила эту казну, а не ополовинила! — выпалил Адриан. — С её земель будет идти десятина!

Вот тут епископ удивился.

— С города — возможно. Но когда он ещё прибыль давать начнёт… А кланы не уговоришь. Добрые люди, но на милостыню прижимисты.

— И я теперь знаю, почему! Потому, что они верят, что их от нечистой силы короли защищают. Бесплатно. То есть, в обмен на некоторые права и привилегии. Шесть недель военной службы, например. И дороги чинить, и болота осушать…

— Любопытно. Но переубедить их нелегко.

— Так-то оно так… Только вот Немайн отказалась быть на своей земле королевой.

— Я полагал, ей выдали землю под застройку!

— Я тоже — поначалу. Но, оказывается, у камбрийцев вообще нет земельной собственности — в том виде, в каком она существует в империи. Вся пахотная и пастбищная земля принадлежит кланам, и её они перераспределяют внутри себя. А остальное принадлежит королю — при условии, что эту землю никто не распашет. После того — какой клан распахал, того и земля.

— А пастбища? — поинтересовался епископ. — Их же можно таким способом захватывать очень быстро! Прогнал стадо, и земли твои.