Третья сила. Сорвать Блицкриг!

Извини, довели… Я им типа Мэри Сью… пусть теперь подавятся — не буду ничего делать! Олегович, может, тебе хватит? Да ладно. Мне-то какое дело?! Хочешь — пей. Только учти, я после алкоголя пьяненька и дурненька — еще точно нарвусь. Хорошо, если на кого-то из наших, а то местные… козлы они все! Знаю — воюют, защищают Родину, партийная дрессировка — тяжелое детство, деревянные игрушки — и это не метафора! Но как люди — эх, не хочу здесь жить! Не смогу! Выйдем к нашим — грохнут меня или в психушку засадят. У меня тоже партийное воспитание — ты бы знал, как я дорого заплатила, чтобы не стать такой, как все… Дед — личный телохранитель Хрущева, бабка — начальник отдела Совета Министров. А я — будущее коммунистической партии и примерная девочка. Пока из дому не ушла. В четырнадцать. И здесь подстраиваться ни под кого не буду! Не умею…

— Смотри — расклад такой. Старинов остается здесь с моими диверсантами. Я, наверное, тоже, но пока не решено… Будем по тылам комсостав немецкий отстреливать, как представлю морду Литовцева в прицеле — хрен промажу! Жаль, Ярошенко не оставляют — сегодня на самолете улетает. Наверное, можно было бы в него влюбиться… но какие шансы у него и у меня? Он гэбэшник — куда пошлют, там и умрет, а я… ему точно носки стирать не стану! Так что сопли в сторону… Блин, кончай пить! Я к тебе с серьезным вопросом пришла — дай снайперку! Старинов планирует состыковаться с группами Черного. Он немного севернее нас… Короче, Олегович, хватит подливать, скотина! Что, пьяную бабу никогда не видел?! Как вы меня все задолбали!

— Хватит так хватит, — ответил я. — Значит, говоришь, снайперка нужна тебе… щас… погоди… а ну брысь, сволочи зеленые! — решительно разогнал я чертиков. — Вот, держи! — положил я на стол свое сокровище, «ли-энфилд» с оптическим прицелом.

— Ты не смотри, что такая старая на вид, бьет изумительно… да… А ну, кыш, кому сказал?! — снова шуганул обнаглевших чертиков. — Вот патроны, сотня штук, вроде все из одной партии, — брякнул мешочек рядом. — Для тебя берег, да… знал, что тебе понадобится… вот… ик! Хорошая ты девушка, Ника… жаль только, не рыжая… вот… — это я пробормотал уже засыпая…

После того, как я проспался, принялся тоже помогать со сборами. Спешка и бардак, как всегда в таких случаях, были страшными…

В очередной раз пробегая куда-то откуда-то, я не заметил торчащий в траве корень дерева, споткнулся и навернулся со всего маху. Тут-то все и случилось, удачно сложив вместе ночь, упавшего меня, молодого водителя и неисправные тормоза на машине… Последнее, что я запомнил — это надвигающуюся на меня глыбу грузовика, жуткую боль, а потом крики: «Олеговича задавило!!!»…Потом была темнота…

Когда я узнал о том, что Олегыч погиб, да еще и так глупо, я вначале не поверил, а потом… Потом был запой, даже, скорее, ЗАПОЙ, да еще какой… А учитывая, насколько я в это время был агрессивен, от меня в лагере все шарахались, кроме Ани, — она вообще была единственной, кто мог меня в это время хоть как-то контролировать. Она же меня и вытянула из запоя. А то мог бы и как Олегыч кончить — танки в болоте плавают плохо, но быстро. Правда, в направлении на дно, а бухой мехвод (все порывался за рычаги сесть, как набирал градус, хоть и не был уже мехводом — Стас вел коробочку) — это в таких условиях почти гарантия подобного исхода.

Однако, несмотря на то что пить я с Аниной помощью и перестал, но без последствий эта смерть для меня не прошла. Я стал намного замкнутей — общаясь в основном только с Аней, Иваном и Стасом (так звали четвертого из моего экипажа), держа остальных на расстоянии. И чувство юмора у меня практически пропало, хотя и до этого его у меня почти не было. Точнее, не пропало, а переродилось в направлении черного. Так, например, на моем танке (я таки остановил свой выбор на Т-34) на башне была нарисована весьма интересная картинка (Стас оказался неплохим художником) — объятая пламенем фигура танкиста, стреляющего из автомата, под которой было написано «До последнего!».

На похороны Олеговича я не пошла. Рявкнула Петровичу, что не хрен было самому лезть под машины. Мужикам окрысилась — да пошел он! И ушла к себе. Судя по удаляющимся звукам, поняли правильно — циничная и бездушная баба… вот и хорошо. Оставили… одну.

Облокотилась лбом о стену. Стою. Боюсь, что не выдержит сердце — разорвется к чертовой матери. Вот прямо здесь и сейчас. Не могу. Не могу не плакать… только нельзя. Там, на могиле, не сдержалась бы, это уж точно. Ревела бы как белуга. Как плакальщица… и не остановилась бы.

А так… чтоб не видели… никто… Незачем.

Выстрел. Второй. Сейчас будет третий. Лучше бы в меня стреляли, чем вот так — в небо. Не хочу терять. Никого… Только бы не заплакать. Только бы не сорваться. Только бы больше никого не терять…

Когтистая лапа содрала с моего лица прикрывавшую его плащ-палатку и тонкий слой песка. Потом Тэнгу, поскуливая, старательно вылизывал мне физиономию. Помогло, я очнулся и осознал произошедшее. Похоже, меня контузило, причем так, что все решили, что я умер. И похоронили. Бывает хуже, но реже и не со всеми. Кроме головы, ничего не болело, надо было вставать. Из могилы.

замурлыкал я. Тэнгу, увидев, что я уже выбрался из ямы, куда-то убежал. Потом оттуда донесся хруст веток, похоже, малыш возвращался не один.

Но Тэнгу пришел один, зато принес мою винтовку.

Я был очень доволен: разгрузку с меня снимать не стали, некогда им было. Даже пистолет с флягой оставили. И ранец потрошить не стали, просто закинули в кусты, сняв с седла.

Мне же лучше. Через полчаса, окончательно придя в себя, я двинулся к лагерю, надеясь если не догнать ребят, то, по крайней мере, не сильно от них отстать.

Стрельбу и взрывы гранат я услышал издалека и кинулся на звуки, решив, что ребята из моей группы нарвались на немцев. Я ошибся. Когда я подбежал к тому месту, где шел бой, стрельбы уже не было слышно, с бега я перешел на шаг.

Это был хутор в лесу, много меньше того, где мы нарвались на засаду, и окруженцы здесь были настоящие. Были. Дюжина бойцов, старшина за командира, хозяин хутора — этим повезло, они погибли в бою. Два десятка тяжелораненых, им повезло чуть меньше, добили не сразу.

А вот единственной девушке не повезло совсем, ее даже не добили, вдосталь поизмывавшись, вспороли живот и натолкали туда земли. Так и бросили умирать. Ее нашел Тэнгу. На его скулеж я не прибежал, прилетел, думал, случилось что с песом.

А он просто сидел над этой девочкой и плакал — по-своему, по-собачьи.

Особенно мне поплохело, когда девочка открыла глаза и попросила пить. Помочь ей я ничем уже не мог, разве что воды принести.

Попив, она торопливо заговорила:

— Товарищ, там, в лесу, по тропинке дерево, молнией разбитое. Там у корней сверток, в нем знамя, я спрятала, отнесите нашим, пожалуйста. Ну пожалуйста, скорее!

Я скормил ей последние две таблетки «кетанова» из аптечки и побежал в лес искать это дерево. Тэнгу помог, знамя, оказавшееся знаменем стрелкового полка, мы нашли быстро и еще быстрее вернулись. Девочка была еще жива.

— Вот, — показал ей знамя. — Обязательно доставлю нашим.