Вторжение

Уж не знаю, как в отряде отчитывались перед миротворцами. Новый народ действительно все время появлялся, но пройдя ускоренный курс обучения военному делу, тут же растворялся среди мирного населения.

Я посмотрел на старейшину. Ему явно приходилось прилагать некоторое усилие над собой, чтобы не выказать недовольство общением с кафиркой с непокрытой головой и вызывающим, по его мнению, поведением. Офицер же наоборот улыбался и подмигивал Гале.

Ну и уроды. Это ж какое надо терпение, чтобы с ними общаться каждый божий день. (А ведь я потом узнал, что миротворцы три месяца назад среди бела дня застрелили Галиного отца, а обезображенный труп ее пропавшей без вести сестры нашли в канаве неподалеку от одного из аулов).

Сейчас, сидя на поваленном дереве, на краю лесной поляны, я ковырялся в сухпае и вспоминал, с каким облегчением я выскочил тогда из кабинета. Так и хотелось взять автомат и разрядить его в оба экрана.

Кстати об автомате. Его и всю остальную снарягу мы с Костиком буквально выстрадали при получении на складе. Опять пришлось заполнять море бумажек. Зато теперь у меня есть: пистолет АПС, АК-74М с подствольным гранатомётом ГП-30, разгрузка, подсумки для магазинов и выстрелов к гранатомёту, маскировочная накидка с накомарником, спальный мешок, коврик, пончо, два комплекта камуфляжной одежды и один этот дурацкий мундир с полицейским шевроном, нижнее белье, кроссовки и американские ботинки, ложка-кружка, нож, аптечка, рация, запасные аккумуляторы, малая пехотная лопатка. В общем, здоровенный рюкзак, набитый барахлом. Я еле-еле донес все это до своего угла в одной из комнат приспособленной под казарму библиотеки. А когда выдали патроны, я загрустил. Хорошо, что ничего криминального на стрельбище коммандос не делали, а лишь весело и с огоньком расходовали патроны, щедро отсыпанные миротворцами из закромов бывшей родины. Поэтому идти пришлось недалеко. Километра полтора. Но и эта дистанция далась мне с трудом.

Новички и старожилы стреляли по отдельности. Самые обычные типовые мишени для первых были установлены метрах в ста пятидесяти от рубежа, а 'ветераны' упражнялись на ростовых, упрятанных среди молодых елок и кустов дикой смородины. До них, по моим прикидкам было метров пятьсот.

Я подошел к поближе к рубежу и попытался разглядеть, куда же это они стреляют. Буйство красок сентябрьского леса мешало распознать цели, которые только и замечаешь, когда от них летят куски или они падают.

За моей спиной толпились такие же, как и я новобранцы. Старожилы, чувствовалось, маленько форсили. Хотя выражалось это в мелочах. Никто не палил в прыжке по македонски и не стрелял от пупка. Больше всего поразил командир. Он приказал нашему старому знакомому Пашке Борзыкину расставить все у тех же елочек орудийные гильзы и принялся стрелять одиночными.

Пятеро пацанов, выхватывая друг у друга поцарапанный бинокль комментировали происходящее:

— Не попал, не попал! — вполголоса восклицали они.

— Дай-ка. — Я отобрал я у худого веснушчатого паренька оптику.

Действительно при каждом выстреле командира все пять металлических цилиндров оставались стоять на месте.

Когда Морда и остальные, наконец отстрелялись, не выдержал и вместе с молодежью рванул к мишеням посмотреть как там дела. Все гильзы оказались продырявлены. И не по одному разу. Автоматные пули аккуратно насквозь прошили металл. Издали ничего непонятно, а вблизи впечатляет.

Наступила и наша очередь. Я лег, устроился поудобнее, продышался. Тут уж без советов не обошлось. Мною занялся лично Морда. Кстати Леша — парень скромный, добродушный, и ни внешне, ни внутренне своему прозвищу не соответствует. Невысокий, не упитанный, с редкими прямыми русыми волосами и открытым светлым лицом. Такого проще себе представить в библиотеке за томиком Куприна, чем в качалке или на полигоне. Очень он мне лабуху тогда помог с воинскими премудростями.

Сняв автомат с предохранителя, я совместил мушку с этой самой прорезью и навел ее под черное яблочко мишени. Задержал дыхание и выстрелил. Потом еще раз. И еще.

Для начала мы сделали по три выстрела. Не знаю, то ли автомат у меня был уже пристрелянный, то ли еще чего, но итог — две десятки и девятка. И это при моей-то близорукости! (Очки я, правда, никогда не носил. Стеснялся. А линзы и подавно терпеть не мог.) У остальных было хуже.

С горем пополам двенадцать новобранцев под чутким руководством старожилов пристреляли свое оружие. Между прочим быстрее всех справился Костик и еще один парень. Видимо сказалось, что они раньше служили в армии.

К третьей четверти часа мне удалось-таки вдоволь насытить свою стрелковую жажду. В ушах слегка звенело, глаза слезились, локти болели, но удовольствия полные штаны. А когда мне, как и остальным пацанам дали пострелять из пулемета, слюни потекли рекой.

Пулемётчикам ведь было надо тащить на себе и сам пулемёт и патроны в лентах, уложенные в коробки. Не сахар. Вот и решили они избавиться от балласта, устроив аттракцион неслыханной щедрости. Сменные стволы-то все равно в избытке. Да и самих пулеметов на базе в наличии больше чем первых и вторых номеров вместе взятых.

Мне довелось пошмалять из ПКМ. Дистанция все та же — сто пятьдесят. Для пулемёта, конечно, плёвая, но дальше я бы просто не попал.

От природной жадности, сначала патроны экономил, стрелял короткими очередями. Хорошая машина ПКМ — сразу видишь куда попадаешь. И не дёргает. Пулемётчик посмотрел на мои потуги и говорит:

— Ты, это, не экономь. Позволь себе познать удовольствие длинной очереди. Ну, я стесняться перестал и засадил длинную. Срезал кроны сразу у двух соседних елочек.

Кайф.

Потом приноровился и раскурочил мишень. Стрелять на ста пятидесяти стало не по чему, и я перенес огонь на те самые гильзы. Как ни тужился, ни в одну не попал. Последние три десятка патронов в ленте оказались трассерами, и огненная нитка причудливо выгибаясь, ушла куда-то в сторону от поблескивающих цилиндриков.

Вот честно, никогда не думал, что пули так летают. Мне казалось, они должны идти всегда по прямой от ствола, до того места, куда попадут. А тут, словно из брызгалки плюешься. Законы физики, однако.

Следующий день начался с ревизии выданного нам новичкам имущества. Вчера этим занималась первая и вторая боевые ячейки, а теперь это предстояло нам. Соответственно третьей и четвертой. Те же отправились на стрельбище.

Мною лично занялся Пашка Борзыкин. Ну и нудная же это вещь — примерка военного шмотья, подгонка всяких ремешков и лямок, чистка оружия. Никогда не любил ходить в шмоточные магазины и зависать в примерочных. И чистить железки и что-либо еще тоже. По мне проще выкинуть ботинки и купить новые, чем их чистить.

К концу занятия к каждому подошел и все проконтролировал сам командир ячейки.

После завтрака сюрприз. На три дня уходим на тактические занятия. Все согласовано с миротворцами, поэтому снимать микрочипы не пришлось. Их каждому новичку приладил к плечу с помощью телесного клея местный умелец Саня Хотенко. Его за это еще до нас в шутку стали называть пластическим хирургом. Так и прилепилось к нему прозвище 'Док', хотя к медицине Саша никакого отношения не имел, а настоящих доков в отряде было целых трое. В смысле трое, и все пока целы.

За месяц, проведенный в отряде я сначала похудел (хотя куда еще, казалось бы), потом набрал мышечной массы. В выносливости тоже прибавил, но тягаться с молодыми все равно не мог. Сказались долгие годы прозябания планктоном м московском офисе, и прочая диванная гимнастика. (В смысле — поднял бутылку с пивом, опустил бутылку с пивом.) Поэтому предстоящих тактических занятий ожидал с опаской. Не хотелось, и позориться и подводить свою ячейку. Но страхи мои оказались напрасными. В первых рядах меня, конечно, не было, но нести мое тельце никому не пришлось.

На занятия шли те самые третья и четвертая боевые ячейки. В каждой по шесть новичков и десять старожилов. Среди последних в нашей ячейке, кроме Морды, отца и сына Борзыкиных, Дока, того самого пулеметчика Игоря по прозвищу 'баклажан' и снайпера тезки Миши по прозвищу 'Триплекс', еще четверо парней, с которыми я еще не успел толком познакомиться. Из четверых новичков пообщаться довелось лишь с прикольным бывшим пензенским студентом Стасом Смородиновым. Он, еще ни разу не побывавший в переделке, и не видевший вблизи сметь, постоянно паниковал. Чего-то все время холодно, заболеем, есть будет нечего, воды достать будет негде, и вообще мы все умрем — этим у него заканчивался практически любой разговор, отчего старожилы моментально нарекли его 'паникой'.