Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.4

Стараясь не попасть под струю крови, человек брезгливо ткнул мечом в голову, подцепил ее и кинул в корзину, в которой уже лежало несколько человеческих голов.

Вот почему раненые показались мне странными. Все они были обезглавлены.

Как и я, остальные зрители из новобранцев не сразу осознали, что же происходит, и лишь сейчас они взроптали, почти закричали, завыли в голос.

Камера смотрела на это зрелище сверху, точка находилась в нескольких метрах сзади убийц и на высоте двух-трехэтажного дома. Достаточно близко, чтобы видеть все в деталях.

Словно догадавшись, что за ними наблюдают, один из убийц поднял голову, и мне показалось, что в прорезях маски сверкнули глаза. Рот маски был растянут в улыбке. Следующий раненый пытался уползти, спрятаться под койку, это развеселило убийц, которые стали охотиться за ним и тыкать в него остриями мечей, чтобы не убить, а помучить.

И тут в поле зрения попали еще два человека. Это были врачи. Они стояли в дальнем углу палаты, не делая попытки вмешаться, но и не в силах убежать.

Камера, снимавшая это страшное зрелище, поплыла вперед – в этом мире все открыто взгляду сверху – и перелетела в соседнее помещение. Почему-то я представлял, что увижу там спрятавшихся врачей, но оказалось, что и туда уже пробрались люди в золотых масках.

Один доктор лежал возле операционного стола, он не шевелился.

Но наше внимание было привлечено не к нему, а к самому столу, на котором, нагая, распятая, лежала девушка. Она была привязана к столу ремнями, охватившими щиколотки и кисти рук, – видно, так здесь привязывали к столу раненых во время операции. Со стола как раз слез один в золотой маске, а его место занял другой насильник...

И тут Коршун закричал:

– Выключи, выключи, сука! Нельзя смотреть!

То, что происходило раньше, он смотрел, хотя и с негодованием, однако без возражений. Но насилие лишило его разума.

Он кинулся к патер-ламе, свалил проектор и принялся топтать его, словно выплясывал первобытный танец.

Экран погас.

Новобранцы смотрели на танцующего командира роты и старались не встречаться взглядами, будто увидели нечто такое, в чем нельзя признаться.

Коршун замер.

Он словно возвращался из путешествия в безумие. И переходил в новый вид безумия, в разумный мир мести.

Коршун выхватил свой меч, короткий и зазубренный, и кинулся к выходу из ямы.

– Стой! – крикнул вслед граф Шейн.

Тот даже не оглянулся.

Разведчик, видно, был готов к такой реакции Коршуна. Он держал в руке небольшую трубку. Поднес ее к губам и как бы свистнул. Оттуда вылетела маленькая стрелка, которая настигла Коршуна, когда он уже бежал по траншее, разыскивая место, где выбраться наверх.

Пробежав еще два или три шага, Коршун с размаху упал лицом вниз.

– Вы убили его! – воскликнул я.

– Проснется, – отмахнулся Шейн.

Кто-то из новобранцев хотел было подбежать к командиру роты.

– Внимание! – начал Шейн. – Смотреть на меня. И слушать внимательно. Сейчас вы просмотрели короткий фильм, снятый нашими разведчиками после того, как ублюдки захватили наш госпиталь. Вы видели, что они делают с нашими пленными, с беспомощными ранеными. Видели?

В ответ – согласное гудение.

– Вы видели, что они делают с медсестрами, которые попали к ним в плен, только потому, что мы плохо сражаемся, мы слабо деремся! Позор нам!

– Позор, позор! – нестройно отвечали солдаты.

Мне захотелось спросить Шейна: зачем же разведчик наблюдал и никто не вмешался? Я был убежден: было бы желание – могли вмешаться и остановить изуверство.

– Если вы отступите сегодня еще на шаг, то эти несчастья падут на головы ваших близких и наш родной город... родной город... – Спазм перехватил горло разведчика, на несколько секунд он потерял дар речи. Мы подавленно молчали.

– Нашего родного города больше не будет, – неожиданно завершил речь Шейна патер-лама.

Заверещала сирена.

– Начало боевого времени! – крикнул патер-лама.

Маска, которую я надел впервые, была тяжелой и натирала подбородок. Долго ее не потаскаешь.

Патер-лама и Мордвин стали выгонять солдат наружу из канавы. Там что-то должно было произойти, и нам следовало это увидеть.

Ребята собирались молча, подвязывали поудобнее маски, проверяли луки и обувь – они были профессионалами. Они знали, что воевать надо так, чтобы было удобно.

Друг на друга они не смотрели – они были подавлены фильмом, который им показали. А я сомневался, действительно ли он снят или это очередная фальсификация, как сфальсифицирован город и река. Надо спросить у Коршуна, что его так взбесило?

Я подошел к командиру роты.

– Придет в себя, поверьте моему опыту, – сказал разведчик.

– Это было? – спросил я.

– Вы думаете, что мы это подстроили? Что головы отрезали у кур, а насиловали резиновую куклу?

В самом тоне был ответ на мой вопрос.

– Зачем они это делают?

– Они нас ненавидят.

– А мы?

– Мы должны тоже ненавидеть. Без этого победа невозможна. Моя работа – поддерживать ненависть. «Убей немца!» Знаете, кто так писал? Один известный гуманист. Убей любого немца!

– Мы тоже убиваем пленных?

– Обязательно, – ответил полковник.

Он вытащил из кармана на кителе тонкую серебристую маску, сделанную, видно, из шелка. Он надел ее на себя и издали стал похож на любого из нас. Только мы таскали на физиономии железяку, а он обходился легкой чадрой.

– Равноправия не бывает, – улыбнулся он, угадав мой взгляд.

Затем он пощупал пульс у Коршуна.

– Скоро придет в себя, и мы увидим нового мстителя.

– Трудно поверить, что это не инсценировка.

– Ваша воля. Нам пора.

Затрубили трубы. Откуда-то сверху.

– Разве вы не хотели со мной поговорить? – спросил я.

– По окончании боевого времени, – сказал Шейн, – мы с вами поговорим не спеша.

Он легко оттолкнулся от стенки траншеи и выскочил наверх – словно взлетел. Его плотное тело было слеплено из тугой резины.

Сотни ублюдков стояли полукругом в двухстах метрах от нас, на них были одинаковые золотые маски. С нашей стороны тоже стояли сотни бойцов. Только в серебряных масках. Отличались мы и куртками: у них они были кожаные, рыжие, на них были черные плащи, а под ними виднелась кольчуга. На нас вместо кольчуг были бронежилеты.

Шейн преобразился.

Он выбежал в первый ряд, повернулся спиной к врагам и закричал:

– Вы знаете, что это не люди! Это звери!

– Звери! – покатилось по цепи.

– Мучители, изверги, нелюди!

– Нам некуда отступать. За нами – город!

Цепь ревела. Люди рвались в бой.

– Поединок! – кричал генерал.

– Поединок!

Рыцарь с нашей стороны появился из низины. Он был, как и положено, в маске и каске с гребнем. Но он был обнажен до пояса. В одной руке у него был меч, в другой – факел.

За ним и по сторонам шагали секунданты, доктор, офицеры – свита!

Я понял, что здесь соблюдается средневековое правило: прежде чем начнется бой, два богатыря должны показать свою силу.

Вдали от меня раздвинулась цепь.

Сквозь нее прошел богатырь ублюдков.

Он сверкал. Он был в позолоченной кольчуге, на нем был позолоченный шлем и золотая маска. Он нес в правой руке короткое копье с широким лезвием, в левой – саблю.

Все это более напомнило бой гладиаторов, чем поединок рыцарей. Я понимал, что наш богатырь уступает врагу. Но нарочно ли это сделано? Или рыцари готовились к бою, не зная о вооружении противника?

Болельщики кричали, махали руками – они ненавидели друг друга.

Эта война была недурно организована. И теперь я уже верил в то, что увиденное в фильме – настоящее. Потому что настоящей была ненависть и настоящей была война, в которой не брали пленных.

Наш рыцарь, хоть был слабее вооружен, оказался куда подвижнее ублюдка, у него было поджарое тело – без капельки жира – лишь мышцы и жилы. Движения нашего рыцаря были неожиданны, быстры и законченны.