Буратино

  -- Кто?

  -- Аз грешный. Я сам волос на теле не имею. И баб люблю гладких. Вот и побрил её... что б слаще было голым по голому. На ней кататься-ласкаться-елозится.

  -- Ты... сопля маломерная. Тебе с бабой взрослой...

  -- А такое не слыхал: "мал золотник да дорог"? Или - сладок. Если - умел, да не спешен. Как ты. Ты-то её ни разу за все десять лет до настоящего крика не довёл. Попихался и отвалился. А вот подо мной она криком кричала. От удовольствия. И не раз. И все просила: "еще, еще".

   Молчит, сопит. О, и скрип слышен. То ли зубы, то ли бревна под руками.

  -- И не только подо мной. Мы когда через Десну перебрались, на хуторок вышли, её сразу в баньку отвели. Пока я всякими делами занимался, там в баньке сынок хозяина... Здоровый лоб, вроде тебя. Тоже... - покатался на Марьяшке в волюшку. А она даже и не дёрнулась. Пока нам ехать время не пришло..

  -- Все сказал?

  -- Нет. Потом мы еще с одним возчиком ехали. Молодой, красивый, кудрявый. Уж она перед ним и так, и эдак. Курлыкает-мурлыкает... Ну и загуляли они в леске. Ты е спинку ободранную, в сеточку посеченную видел? А передок покорябанный?

  -- С-сука. Курва.

  -- Тот парень так и сказал: курва курвущая. И шишку еловую ей забил. В дырку ейную. Куда мы с тобой, Храбрит, в очередь совали. Я уж потом намучился занозы из неё вытаскивая, ход высвобождая. Ну мне-то, по маломерности, много не надо. А ты-то как слазил? Не занозился, об поленце еловое не стукнулся?

   Молчит, сопит. Плохо, ой как плохо, да чем же его сшибить? Выбить из него выдержку. Мне нужно, чтобы он к активным действиям перешёл. Сотворил какую-нибудь глупость. В состоянии аффекта. Начнёт дёргаться - у меня появится хоть какое пространство для маневра.

  -- Ты вот, Хорь...

  -- Что?!

  -- А, "хорь"... Я её ночью как-то... приспособил, а она спросонок меня как тебя - "хорь". Я еще и удивился: чего это она так мужа-то - "хорёк вонючий". Ну, так ты вроде муж не глупый, прикинь сам. Значит так, за те дни она с пятерыми была: ты, я, половчанин, хуторянин и возчик. Все её семечками своими набивали аж по самые ноздри. А теперь ты себе второго сына ждёшь. Может и будет, но не твой.

  -- Я первым был.

  -- Ага, первым. Только ты мне, нет не мне - себе объясни. Как так получается, что вы десять лет женаты, после первого сыны девять лет прошло, вы ж не по-монашески жили. Игрались-баловались. И много раз. И от тебя - ничего. А вот когда еще четверо - она понесла. Ну и причём здесь ты? И еще: если семя твоё за девять лет у Марьяшки не проросло, а тут раз и вот оно, то был ли и первый раз?

  -- Что?!

  -- А то. Дурят тебя как дитё малое. А ты... тоже мне - "спрашивать умею". Это ты на службе умеешь, а тут перед носом... Ну-ка вспомни, вот вы поженились...

  -- Она девкой была.

  -- Да знаю я. Она сказывала. Потом ты её к тётке своей отправил. Наезжал туда. Через три месяца... Сколько ты в тот раз у нее был?

  -- Не помню я.

  -- А я - знаю. День да две ночи. А кто у неё на третью ночь ночевал? А? Как и в этот раз: ты первым был. Ну и как тебе? Чужого ублюдыша по головке гладить, подстилку драную в уста сахарные целовать... Кстати, как вы встретились, как ты её так жарко обнимал-целовал - я все волновался-тревожился - не помешал ли я встрече твоей с женой верною, долгожданною. Тут вишь какое дело: как ей дровину-то в дырку между ног засунули, так я стал её в ротик употреблять. Ох как ей это понравилось. Сама, бывало спать мне не даёт, все уд мой своими губками алыми... И смогчет, и пришлёпывает. А последний раз мы тут недалече... Я ее на коленки поставил и аж в самое горло... Хорошо пошло. Только много из меня в тот раз семечек-то по-вылилось. Она заглатывала-заглатывала, да часть на личико ее белое пролилось. Ну белое на белом - не видать. А вот на губках алых... Тебе не мешало?

   Все правда. Только это "недалече" было три дня назад. Ну и что? Это даже по российским трассам со всеми ограничениями - полчаса. Другое дело, что ни моей "тетешки", ни автомобильных трасс здесь нет. Но расстояние от отсутствие транспорта не меняется.

   Достал. Достал я его. До больного. Белое пятно лица Храбрита наверху рванулось в сторону. Он не заругался, не начал кричать. Был такой... нутряной звериный рык. Грохнула выносимая с маху дверь. И все стихло. Спустя некоторое время сверху появилась морда сторожа.

  -- Эй, малой, чегой-то боярин-то как ошпаренный выскочил?

  -- Поговорили. Ты кинь мне овчину какую. Я спать буду.

  -- Ишь ты. Так посидишь.

   Ляда над головой моей грохнула. Кажется, сторож и засов поставил.

Глава 41

   Тихо, темно. Как в Саввушкиных подземельях. И дрожь колотит. Внешне - похоже. А вот внутри меня - совсем нет. Нет страха. Ужаса. Есть восторг, веселье, азарт. Кур-р-аж-ж-ж. Адреналин бурлит. Как я понимаю экстремалов - чувство опасности и победы над ней... Кайф. Только у меня не скоростной спуск на лыжах по бездорожью или прыжок с самолёта без парашюта. У меня другой вид спорта: манипулирование собственными потенциальными убийцами. Которые очень хотят стать кинетическими. Но... а вот вам!

   После сказанного мною, Храбрит может меня только убить. Быстро ли, медленно ли, но - только свежеиспечённый упокойник.

   Господин Достоевский, Фёдор Михайлович, в своём опусе под названием "Записки из Мёртвого Дома" довольно подробно описывает процедуру этапирование осужденных (ударение на втором слоге) в условиях Российской Империи в те еще времена. И особенно указывает на странное свойство русского народа, ярко проявляющееся в сих, весьма даже и противу общественно-полезных собраниях. Немалое количество этапируемых, особенно из молодых и новеньких, принимают на себя имена и вины других своих сотоварищей по несчастью, обмениваются с ними одеждою и сроками каторжными. Часто сделка такая выглядит и вообще анекдотичной. Ибо меняется срок каторги, например, лет в восемь, на сапоги целые и рубль серебром. На вопрос же такому обменьщику:

  -- Да на что ж ты это сделал?

   Следует ответ вполне в нашем национальном духе:

  -- Дабы участь свою переменить.

   Вот и я - "переменил участь". Прежде меня ждала роль "холопа беглого пойманного". Плети - "что б не бегал". Плети - "что б за нож не хватался". Плети - "чтоб место своё знал". Возврат хозяевам или продажа на торгу. Быть "как шёлковый", глаз не поднимать, "думать - дело хозяйское"... Теперь... Можно и плетями до смерти забить, можно - батогами, отрубить руку или голову, живьём в землю или в реку... Да как угодно. Но. Вместо ожидаемого господами этой жизни и данной усадьбы свежеиспечённого холопа, будет такой же, но - покойник. Или еще что случится. "Ещё не вечер". Точнее, поскольку уже ночь: "ещё не утро".

   Впервые в этом мире я спокойно спал в подземелье. Плевать, что похоже на Саввушкино - я не похож. Впервые спал крепко за долгое время нашего марша - обычно на стоянках мне приходилось или обихаживать своих спутников, или прислушиваться к окружающему двору, лесу, жилью... Крепкий сон - это здорово. "Сон - не водка, организм лишнего не примет".

   И пробуждение было радостным. Даже когда в проем откинутой ляды всунулась чернобородая знакомая морда. Яков. "Поленом тя по голове". Точнее - "мя".

  -- Вылазь.

   Это тут и "с добрым утром", и "хорошо ли почивали". Лаконичные какие. Лаконичный стиль - это как говаривали в Лаоконии. Была такая область в Древней Греции. Жили там спартанцы. Вот они так и выражались. Вышел как-то утречком царь спартанский Леонид в Фермопилах и говорит царю персидскому Дарию: "Вылазь". Тот, естественно, ответил... по-персидски. И дальше они в этих Фермопилах долго... "фермы пилили".