Фельдегеря генералиссимуса (СИ)

Следующим отец Паис оказался.

На груди он ему латинскую четверочку кинжалом выписал — и записку в руку вложил. Условия злодей выставил!

Порфирию Петровичу настоятель монастыря архимандрит Александр эту записку тотчас и показал.

— Ваше высокопреподобие, а кто в нумере двадцать пятом проживает? — поинтересовался наш Великий Пророк. Сам он проживал в четырнадцатом номере монастырской гостиницы.

— Полковник Бутурлин со своей женой в том нумере проживают, — ответил архимандрит Александр.

— Вы им эту записку показывали?

— Пока нет. Прежде хотел с вами, Порфирий Петрович, посоветоваться. Вы у нас стародавний гость. С 1806 года к нам приезжаете, а они в первый раз к нам пожаловали.

— И в последний! — добавил Порфирий Петрович.

— Почему? — удивился архимандрит. — Вы их знаете?

— Встречались раньше, — ответил Порфирий Петрович сдержанно. Разговор с настоятелем монастыря был ему неприятен — и он сказал, чтобы на этом разговор закончить: — Ваше высокопреподобие, я сегодня же уеду! Прощайте.

— Благослови вас Бог! — перекрестил Порфирия Петровича архимандрит и тяжко вздохнул.

Порфирий Петрович приложился к руке высокопреподобия и молча удалился. Лишь за дверью он позволил себе крепко, как и пристало генералу, выругаться!

«Сегодня у нас что, четверг?» — проговорил про себя, а вслух сказал:

— Щепетильно, однако, точны… черти!

— Что вы сказали? — спросил его испуганно монах, проходивший мимо.

— Извините, — ответил ему Порфирий Петрович. — Это я так, о своем, позволил себе выразиться. Извините!

Действительно, монахов убивали с щепетильной точностью — по четвергам.

Накануне первого убийства, в среду, они приехали — Бутурлин и Жаннет Моне. Нет, теперь она в другом, так сказать, качестве — Бутурлина Евгения Александровна, законная супруга полковника Бутурлина.

А звание Бутурлину Бес почему-то понизил? Хорошо, что не как государь наш из генерал-майора в рядовые, а всего лишь в полковники! Но продолжим.

И вот они уже вместе с ним плывут из монастыря в Кемь. Дело свое сделали!

— Порфирий Петрович, вы все продолжаете на нас дуться? — подошла она к нему, стоящему на корме яхты. — Право, смешно… нас не замечать!

— Так и вы, мадам, голову воротили в сторону. А нынче что?

— Нынче мы с вами, как видите, в одной лодке!

— Аллегориями изволите выражаться?

— Какие уж тут аллегории, генерал? — засмеялась Жаннет. Она была все та же. Ничуть не изменилась. Только, может, чуть стала стройней, да и грудь уже — не виноградинки, а яблочки наливные, спелые — но, поди, и отравленные! Кислые — уж точно. А она продолжала смеяться: — Убийца нас с вами в одну лодку посадил! Вот и плывем из монастыря мы вместе. Давайте помиримся. Ведь и тогда мы с вами одно дело делали! Думаю, — вдруг сказала она серьезно, — вы не будете этого отрицать. По-другому и невозможно было. К князю Ростову Николаю Андреевичу я лишь за тем приехала, чтобы его от вас защитить. Простите, что не получилось!

— Я не в обиде на вас, мадам. Сам виноват. Голова кругом пошла. Пульхерия Васильевна — и все прочее! — И Порфирий Петрович пристально посмотрел на Жаннет: — А что же супруг ваш к нам не подойдет? Что сторонится? Или?..

— Нет, мы с ним действительно поженились. И он к нам подойдет. Но неужели Пульхерия Васильевна вам до сих пор не призналась?

— В чем не призналась? Что она с англичанами?.. Тогда же и рассказала!

— Боже! — расхохоталась Жаннет. — Вот это я понимаю — женщина! Вы так и не знаете, кто ей передал тот пакет?

— И кто же?

— Александр Васильевич!

— Александр Васильевич?

— Да, Александр Васильевич Суворов. Он всем нам роли распределил. Мне и ротмистру Маркову за вами присматривать! Ей — письмо хранить. Вот она и хранила. Но кто же знал, что вы друг в друга влюбитесь? Даже Матрене сие не было ведомо! И многое чего нам тогда было неведомо. Впрочем, что прошлое ворошить? Нам с настоящим надо разобраться.

— А не думаете ли вы, мадам, что он за прошлое наше с нами хочет расквитаться?

— Вы уже знаете, кто убил этих монахов?

— Нет, не знаю! В Петербург еду с этим разбираться. И вы туда же?

— Нет, я тут останусь, а Василия вам в помощники отдам.

Яхта, на которой они плыли, причалила к пристани. Они сошли на берег.

— Вася, — сказала Жаннет Бутурлину, — ты едешь с Порфирием Петровичем в Петербург. А я пока поживу тут.

— И не выдумывай! Где ты тут будешь жить?

— В Кеми вполне приличная гостиница. В ней поселюсь. Думаю, он не остановится. Продолжит их убивать.

— А я так не думаю, мадам! — возразил резко Павел Петрович. — Свое он дело сделал. Старца Симеона убил, а остальных, чтобы следы свои замести. Знаете? — вдруг спросил он неожиданно. — Шар тот воздушный там нашли! — И он указал в сторону, откуда они приплыли. — Как я узнал об этом, так и стал сюда ездить. Те монахи шар тот и нашли.

— И тех монахов было, Порфирий Петрович, ровным счетом девять человек! Осталось пятеро. А князя там не было. Он был бы… десятым.

— Да, — вздохнул Порфирий Петрович, — корзина воздушного шара оказалась пустой. — И посмотрел в небо, будто хотел углядеть его, князя Ростова Николая Андреевича: вдруг он там все еще летает? И неожиданно воскликнул: — Да нет, не может быть!

— Что не может быть?

— А? Что? — посмотрел недоуменно Порфирий Петрович на Жаннет. — Почудилось просто. Вспомнилось… [11]

— А вы знаете, что вам, Павел Петрович, сейчас скажу? — спросил я его, когда он мне многозначительно отказался сообщить, что ему государь написал.

— И что же вы мне сейчас скажете?

— Держитесь покрепче, чтобы из коляски не выпасть! Держитесь! — И я сделал паузу. — Держитесь? Ну так слушайте. Не были вы в той сторожке — и Христофор Карлович, поэтому о фельдъегерях ничего вам не говорил. Мол, зарезали — и в придорожный сугроб вместе с ямщиками закопали! Да и писем тех вам никто не писал. Вы сами их себе потом написали. И о тех фельдъегерях вы узнали на том обеде. Хотя, нет, до обеда вы письмо это получили!

— Позвольте узнать! — взметнул свои брови Павел Петрович. — О чем вы? — Боже! Как он вдруг стал похож на князя Ростова — отца старого князя, чей портрет висел в кабинете. — Что за обед? Какое письмо? — язвительно спросил он меня. — Не тот ли обед, с которого меня с графом увели на расстрел?

— Нет, Павел Петрович, другой обед, где полковник Синяков вызвал Бутурлина на дуэль. Не по наущению ли вашему они сцену ту разыграли — на ровном месте, как говорится, поссорились? Но не об этом речь. В том письме всего два слова было: умоляю, спаси! — И я посмотрел на Павла Петровича, какой эффект произвели на него мои последние слова? Скажу я вам, потрясающий произвели! Даже не ожидал. Павел Петрович побледнел и стал задыхаться, судорожно вцепившись руками в кожаную обивку коляски. Впервые он так смешался. Даже не стал ловить меня на лжи. В том письмо, конечно же, и другие слова были, точнее — должны были быть! Какие, спросите вы меня? Не знаю. Ведь письмо это не читал. И о письме-то этом ему сказал потому, что предположил, что непременно ему это письмо должны были написать — и непременно с этими словами: умоляю, спаси! И видите, угадал. — Так кого вы спасать стали? — продолжил я, чтобы окончательно его, как говорится, дожать. И мой голос громом загремел над его головой: — Так кого спасать стали — да так, что грех его на себя взяли! Весь огонь на себя вызвали. И для убедительности столько злодейств натворили, чтобы ни у кого и сомнения не возникло: именно вы тех фельдъегерей зарезали — и в придорожный сугроб закопали! И ведь вам все поверили. А я нет.

— Вот этого я и боялся! — закричал в бешенстве Павел Петрович. И, нет, из коляски он не вывалился. Из коляски на землю вылетел я!