Доктор Ф. и другие

— М-м... А что, тоже чем не дело?.. Мудёр, мудёр... Только ж убёг, .... его в ....

— Говорю же — пустяки. Других бы забот не было! Деваться ему некуда, он уже из всех списков — тю-тю.

— Ну-ну... Только давай без этих твоих!

— Было б о чем говорить...

— Знаю я тебя! ........ вас всех в задницу!..

* * *

— ...Так и запишем — что, стало быть, украли... — скучал лейтенант.

— Почему вы мне не верите? — устало спросил я.

— Верю, верю, как не верить, — витая в своих далях, отозвался он. — Украли, выходит? Бывает... Является какой-нибудь эдакий, документов отродясь не имелось, — и к нам: караул, ограбили! По-всякому тут у нас бывает... Вы вот утверждаете, что вы — Нечаев Сергей Геннадиевич, одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения, уроженец поселка Благодатное ***ской области. А откуда я знаю, что вы, к примеру, не гражданин Мамаладзе Тенгиз Ушангович, одна тысяча девятьсот тридцать второго года, уроженец города Батуми, вор-рецидивист с сорокалетним стажем, насильник и убийца, разыскиваемый нами вот уж пятый год?.. Украли, значит, говорите, документики? И прописочку вместе с ними — так, что ли?

— Вы можете проверить, — сказал я. — В общежитии университета. Я только сегодня утром выписался.

— Это чего ж так? — усмехнулся лейтенант.

— Отчислили...

— Гм, тоже бывает... А телефончик общежития, небось, наизусть знаете?

Я продиктовал номер.

Лейтенант нехотя стал накручивать диск. Через минуту я услышал голос нашего восточного божества Омара Ахметовича, отчетливо доносившийся даже из-под лейтенантского уха. Но то, что я услышал, окончательно лишило меня воли к сопротивлению. Оказалось, что никакой такой Сергей Нечаев в общежитских списках никогда не значился и по данному адресу, соответственно, не проживал.

— В общежитии, стало быть?.. — положив трубку, окончательно поскучнел лейтенант.

— Он врет, — слабо отозвался я. — Товарищ лейтенант, честное слово, врет!

— А смысл?

Смысла в этом я и правда не видел никакого. Попал в какой-то ведьмин круг, из которого не мыслил, как выбраться. Цепляясь за последнюю соломинку, сказал:

— Можно ведь в поселок позвонить. Меня там каждая собака...

— Ну, собака — это не аргумент...

— Да нет, я фигурально... А вот участковый, Иван Гордеич... Он меня — с детства!..

Однако с каждым словом пыл мой все более угасал. Я уже чувствовал, что этот ведьмин круг все равно не выпустит никоим образом. Честно, я был даже рад, что лейтенант не поспешил выполнять мою просьбу.

— Ага, сейчас, — взгрустнул он. — Щас мы будем — по междугородной... А платить — Пушкин Ксан Сергеич!.. И спиртным вот от вас попахивает... А документики, значит, говорите, украли?..

Дверь позади меня открылась.

— Это что еще у тебя за фрукт? — спросил вошедший, молодцеватый капитан.

— Да вот, — позевывая, объяснил лейтенант, — документов не имеет, говорит, украли.

— Во-во, все так говорят.

— А я о чем?.. Насчет прописки соврал... А от самого спиртным пахнет, — под конец нажаловался лейтенант.

— Пахнет — так оформляй в вытрезвитель.

— Да личность бы прежде установить, а то мало ли... — устало сказал лейтенант. — Вдруг он у нас по розыску проходит.

— Вытрезвят — завтра начнем устанавливать. Вон, время-то уже...

Лейтенант почесал в затылке:

— В вытрезвитель — оно бы конечно... Так бензин же на нуле... Спецконвоем, что ли?..

— Можно и так... А ты мне лучше вот что скажи: как там по делу Козалупова?..

Дальше они заговорили о чем-то сугубо своем, далеком от моей персоны. Разговор теперь велся до такой степени без учета моего присутствия, будто я для них уже перекочевал в небытие.

Сам я был настолько погружен в свои невеселые мысли, что едва ли даже услышал, как позади снова распахнулась дверь. Однако уже в следующий миг с моими истязателями произошла разительная перемена. Глаза их сделались стеклянными, и они оба, как кобры под дудочку факира, начали медленно восставать со своих мест.

Лишь тогда я обернулся.

Позади стоял собственной персоной Орест Северьянович в почти полном генеральском облачении, если не считать совершенно не уставных домашних тапочек у него на ногах, и молча, только посапывая, довольно сурово смотрел на одеревеневших милиционеров. Меня он взгляда пока что не удостаивал.

Наконец, после затянувшейся на минуту, не меньше, паузы бросил мне:

— Пошли, что ли, малыш. — С этими словами развернулся и вышел из кабинета.

Я, как загипнотизированный, встал и двинулся вслед за ним. Капитан и лейтенант так и остались стоять. Оба не издали ни звука, чтобы мне воспрепятствовать.

И потом, уже в «Мерседесе», дядя всю дорогу до дома только сопел паровозоподобно, явно до поры не желая со мной разговаривать.

2

...какая хула тому, что возвращается на собственный путь?

Из китайской «Книги Перемен»

Дядя расхаживал по гостиной. Даже без генеральского мундира и в этих своих домашних тапочках он в сию минуту выглядел достаточно грозно. Я сидел в кресле, понуро опустив голову.

— Позор! — говорил дядя. — Позор, позор, трижды позор! Курам на смех! Племянник Ореста Погремухина бежит сломя голову! И отчего, скажите на милость? Только оттого, что ему что-то показалось странным! Мой племянник позорно бежит, как невежественная бабка при виде паровоза! Смеху подобно! Какое-то немытое чучело, над которым и ребенок бы только посмеялся, способно напугать племянника Ореста Погремухина!.. Ну, что, что такого произошло?!

— Он... летал... — слабо выдавил я, право, уже сомневаясь, что видел это на самом деле.

— Да, летал, — однако с легкостью подтвердил дядя. — Летал! Ну и что ж такого, что летал? Самолет вон тоже летает — от него теперь тоже будешь бегать?

Я уже дошел до той стадии одурения, когда был не в силах сопротивляться. Во всяком случае, последний дядин довод — про самолет — показался мне в тот момент почти убедительным.

— У самолета пропеллеры, — все же тупо возразил я — скорее просто из тяги к пустословию, чем из желания что-то доказать.

На это мое легковесное возражение дядя только руками развел:

— Ну, братец!.. Как ты рассуждать — так ежели к паровозу кобылу не прицепишь, он с места не стронется. Стыдно мне за темность твою! И это племянник Ореста Погремухина! И с такими вот заскорузлыми мозгами ты, братец, Москву покорять вздумал! Да я бы такому пещерному жителю гусей не доверил пасти!.. Пропеллеры!.. Скоро уже наши космические корабли полетят на Сатурн... Это я тебе, понятно, тет-а-тет говорю, — вполголоса добавил он, — не для посторонних, ясное дело, ушей. — И мелодраматически воскликнул: — А этой орясине все еще подавай, понимаете, пропеллеры! Без пропеллеров ему, видите ли, ну никак!

Я попытался как-то возразить, но поперхнулся на полуслове: крыть мне было решительно нечем, все глубже пробирался в душу стыд за мои лежалые, неподатливые на прогресс мозги.

Должно быть, Елизавета Васильевна давно уже неслышно вошла в комнату и слушала наш разговор, стоя у меня за спиной, — неожиданно сзади донесся ее мягкий голос:

— Тебе не кажется, Орест, что ты несправедлив к нашему молодому другу? Ты вспомни свои первые шаги, — наверно, ты тоже не сразу ко всему приспособился. Неужели тебе так трудно вспомнить себя на его месте?

— Ну ты, Лизок, иногда и скажешь... — всерьез огорчился дядя (суровость его мигом опала, как пена на молоке). Он — и я! разве ж тут можно сравнивать? Надо же, в конце концов исторически подходить.

— Разумеется! Я — это другое дело, — насмешливо подхватила Елизавета Васильевна. — Это, конечно, вполне исторический подход. Непобедимая формула! Особенно — если изучать с ее помощью историю человеческого самодовольства.