Стена над Бездной (СИ)

— Как нам прорваться туда?

— На следующем перекрёстке выйдем на широкую улицу, ведущую к Львиным воротам. Захватим их, вся западная часть города будет наша. Оттуда пойдём дальше.

— Понял, — кивнул Теримах, — вперёд!

Пройдя внутрь Цитадели, Шунашшура приветствовал других участников панкуса, которые уже ожидали выхода царя, собравшись перед колоннадой дворца.

Некогда царь Телепину, пытаясь бороться с проклятием Анниты, наделил Большое собрание полномочиями разбирать споры царя с его родичами. Так записали его слова:

«Кровь великого рода стала обычной, и Истапария, царица, умерла, а затем случилось, что умер Аммуна, сын царя. И люди богов объявляли: Вот-де кровь стала обычной в Хаттусе. И я, Телепину, созвал в Хаттусе собрание. Отныне никто в Хаттусе не должен делать зла сыну царского рода и вонзать в него кинжал».

Не помогло. Хотя сам Телепину умер в своей постели от старости, после него царские родичи продолжили вдохновенно резать друг друга, а панкус, хотя и собирался регулярно, но по большей части для участия в празднествах.

Праздник вуруллия, Новый год, начнётся завтра перед восходом солнца. Царь и царица поедут за город к месту упокоения предыдущих царей. Здесь будут принесены жертвы, проведено «кормление богов», произнесены молитвы о дожде и защите страны.

«Пусть процветает. Пусть покоится».

Потом будет пир, много музыки и танцев, без которых немыслим ни один праздник хатти.

Всё это завтра. А сегодня царю предстояло «умереть» и «воскреснуть». Перед подданными должен появиться «новый» правитель, годы которого боги «пересчитали и обновили». А всё зло следует удалить из державы к соседям. Муваталли не случайно решил устроить переворот именно в этот день.

Шунашшура поискал глазами своих сторонников. Так и есть, их в панкусе меньше трети. Многие отсутствуют, особенно те, кто должен был приехать из южных городов. Путь дальний, а зима в этом году сурова. Неужели боги действительно на стороне заговорщиков?

Главы южных городов оценили выгоды от соседства с макандуша, они, конечно же, поддержали бы Хуццию.

То, что собрание было неполно, никого не смущало. Такое случалось и прежде. Бывало, что на это сетовали при засухах. Дескать, не исполнены должным образом ритуалы на празднике дождей. Однако заставить всех участников панкуса регулярно приезжать в столицу, цари не могли. Слишком велика держава, а власть царя не безгранична. Это, кстати, весьма нравилось эллинам в войске Александра. Да и он сам как-то обмолвился, что Аристотель, вероятно, остался бы доволен государственным устройством этих варваров.

Учитель Аристотеля, Платон, осуждал монархию и демократию. О последней говорил:

«Смешна толпа в своём мнении, будто она достаточно распознает, что гармонично и ритмично и что нет».

Монархию он не отделял от тирании.

Аристотель соглашался с ним в том, что демократия — строй неправильный, хотя и сносный в сравнении с тиранией и олигархией. Но монархию он ставил выше.

Александр подумывал о том, что государственное правление у хеттов имеет форму более близкую к «власти лучших», нежели к единовластию. Царь у них — не самодержец, хотя, как рассказали Александру, со времён Телепину лабарна имеет почти всю возможную власть, не может лишь судить и казнить наиболее высокородных.

Александру, по понятным причинам, такая форма власти претила, хотя немало македонян подметили, что она весьма похожа на ту, которой обладали македонские цари до Филиппа и от которой ещё сохранялись некоторые традиции, вроде главенства собрания войска. Им нравилось это, а эллины и вовсе нарекли политию хеттов мудрейшей среди варварских государств. Вопрос оставался лишь в том, не перейдена ли зыбкая грань, отделяющая «власть немногих» от «власти лучших».

Анхнофрет рассказывала Александру, что и в Та-Кем то же самое. В её словах царь улавливал нотки ревности. Ему было известно, как египтяне относятся к другим народам и он только посмеивался их стремлению подчеркнуть собственную исключительность. Из разговоров с Итту-Белом и другими финикийцами Александр знал, что за тысячу лет Египет видел и избиение «лучших людей» с последующей деспотией.

Шунашшуре, однако, сейчас было не до философских рассуждений о политии. Если он оплошает, государство затрещит по швам, а сторонников так мало. Он не знал, что далеко не все отсутствующие проигнорировали панкус. Не появились они по вине Муваталли, который поручил «золотому оруженосцу» [16] Тануве расставить на южных дорогах посты и разворачивать подъезжающих аристократов под благовидным предлогом.

— Под каким? — спросил Танува.

— Не знаю, сам придумай, что-нибудь. Скажи, что мор в столице.

— Так ведь потом вскроется… — пробормотал военачальник.

Муваталли только отмахнулся. У него от многочисленных забот и сомнений разболелась голова.

Высокородные ждали недолго. Из-за колонн появился человек жезла. Не тот, который объявлял о прибытии «посла» Угарита. Он не пережил приёма и теперь Первым Стражем был назначен новый.

— Великая таваннана! — объявил глашатай.

Вперёд вышли люди аланцу [17] с музыкальными инструментами, а следом за ними Валлани. Она была одна, чему гости удивились.

С появлением таваннаны хлопальщики ударили в ладоши и воскликнули:

— Аха!

Перед членами собрания провели человека, одетого в царские одежды. Один из жрецов (но, к удивлению многих, не Или-Тешуб) помазал ему лоб маслом.

Валлани торжественным голосом начала речь:

— Смотри! Это лабарна! Имя царствования я на него возложила, в одежды царствования облачила!

Гости зароптали. Этот ритуал, «замену царя» должен был проводить сам Циданта. Где же он?

Валлани, как ни в чём не бывало, продолжала:

— И отметьте его укороченными годами, укороченными днями!

Человек в царских одеждах стоял спокойно, на лице его не отражалось никаких эмоций.

— Отведите его в земли нечестивцев макандуша! — сказала Валлани.

— Что это? — ропот знати усилился, — что происходит?

Творилось нечто из ряда вон выходящее. В ритуале «замены царя» прежде использовался пленник, которого сразу после церемонии отвозили в страну, из которой он был взят в плен, чтобы на неё обратился уговор с богами об «укороченных днях». В древности пленника убивали, теперь настали более человеколюбивые времена. Но сама идея сохранялась — лже-царь должен отправиться в земли врагов и там «умереть», привлекая бедствия на их головы. Ранее такими землями избирались горы касков или иных зловредных племён, но теперь Валлани указала на царство Александра, Алекшандуша из Аххиявы.

— Разве Алекшандуш не союзник нам? — громко спросил Шунашшура, — почему мы желаем бедствий ему? И где Циданта?

— Стал богом! — позвучал голос Муваталли.

Все обернулись к нему. Первый Страж стоял на ступенях халентувы чуть в стороне от царицы-матери, доселе не привлекая к себе внимания.

Эти слова дались ему с большим трудом. «Стал богом» — так сообщалось о смерти царя, однако следование традиции могло помешать Муваталли гнуть линию о божьей каре, павшей на голову нечестивого царя. И всё же он не стал ломать традицию.

— Лабарна, Солнце, стал богом сегодня утром!

По толпе промчался слитный вздох.

— Как это случилось? — Шунашшура постарался придать своему голосу нотки безмерного удивления.

— Лабарну поразил молнией Бог Грозы!

Панкус взорвался. Все присутствующие заговорили разом, пытаясь перекричать друг друга. Муваталли, повысив голос, как только мог, кратко рассказал о случившемся.

— Да ты дурным вином опился, Муваталли! — воскликнул наместник города Каниша, стоявший подле Шунашшуры.

Несколько человек согласно закивали.

— Я не лгу! — крикнул Первый Страж, — вот свидетели!

Он вытолкнул в круг двух уцелевших. Они подтвердили его слова.