Господин из завтра. Тетралогия.

С Григорием Романовым мы обсудили вопросы создания акционерного общества, подготовили список людей, чьи капиталы составят базовый пакет инвестиций, обсудили первоочередность дел. Расстались довольно скоро, в принципе довольные друг другом. Однако я почувствовал, что дедуля подкинул мне крупную проблему в лице сего «вселенца». Властность так и перла из этого человека. Вот за ним нужен глаз да глаз!

Но с другой стороны, я понял, что, доверив такому человеку проект Транссиба, мы не прогадаем. Все будет сделано в кратчайшие (насколько удастся!) сроки, с напряжением всех сил и средств.

Решив, в первом приближении, глобальные, макроэкономические для данного времени вопросы, я стал дожидаться визита деда. Но он отчего-то запаздывал. Или, что более вероятно, уже вселился в кого-то там, в Санкт-Петербурге, и сейчас усиленно занимался созданием базы для развертывания деятельности разведки.

В ноябре я из газет узнал, что Его Императорское Высочество цесаревич Николай с Божьей помощью закончил свой кругосветный вояж и в ближайшее время намеревается посетить наиболее крупные города своей Отчизны. Был в его плане поездки и Нижний Новгород. Еще в заметке писалось, что по пути следования цесаревич намерен встречаться с известными и достойными людьми, столпами общества. Дворянами, купцами, промышленниками и учеными. Что ж, дело благое. Но это, пожалуй, наиболее подходящий случай для того, чтобы наконец вступить в контакт с моим старым другом. Меня миновать ему вряд ли удастся — кто же откажется от встречи с таким «столпом», как «стальной король» Рукавишников.

Рассказывает Александр Ульянов

— …так что честь имею, господа! — Я учтиво поклонился своим впавшим в столбняк товарищам и направился к выходу.

— Ты… ты просто трус, Александр! — Похоже, Шевырёв. Надо же, я почему-то думал, что это будет или Осипанов, или Андреюшкин. Остановиться и попробовать объяснить им все еще раз? Да нет, глупо — только время зазря потеряю. А оно сейчас буквально несется вскачь: я всей душой ощущаю, как секунды неумолимо осыпаются в огромную бездонную воронку, складываясь в минуты, часы, дни, унося с собой настоящее. И нужно попытаться успеть. Успеть, пока не станет совсем поздно, пока все окончательно не пойдет кувырком — прямиком в бездну.

Эх, господин Рукавишников, и принесла же вас нелегкая! Как все представлялось ясно и просто всего-то неделю назад. Есть великая ЦЕЛЬ, есть средства, благодаря которым ее можно достигнуть, и есть верные соратники, готовые встать рядом с тобой плечом к плечу. А теперь…

Перед глазами опять всплыл заснеженный перрон. Многоликая разноголосая толпа, свистки и рев паровозов, тяжелый стук колес, клубы дыма и пара. И посреди этого вавилонского столпотворения я — несчастный, ошеломленный студент, растерянно ощупывающий ловко порезанный каким-то умельцем карман в тщетной надежде отыскать там бумажник. Усатый городовой равнодушно выслушал мой сбивчивый рассказ, без особого интереса глянул на телеграмму о болезни матушки и, молча пожав плечами, продолжил свой обход. Я едва сдержал обидные слова, готовые вот-вот сорваться с языка. Бесчувственный чурбан!

Слезы бессильной ярости вскипели на глазах, и я не сразу понял, что кто-то вежливо тронул меня за рукав:

— У вас что-то случилось, сударь?

Вот так мы впервые и встретились с Александром Михайловичем. Тогда я по наивности решил, что совершенно случайно. Но это мне уже позже понятно стало, что все не так просто, когда он, точно по волшебству, в мгновение ока решил играючи все проблемы, участливо выслушав мой скорбный рассказ. По-волжски окая, он добродушно предложил поехать с ним — дескать, его компаньон все равно не приехал вовремя, так почто билету зазря пропадать? Мои горячие благодарности он прервал решительным жестом и шутя пообещал всерьез обидеться — никаких таких особых заслуг за ним нет. А не помочь земляку грех! Тем более в такой печальный момент.

Путешествовал «купец и промышленник» — так скромно отрекомендовался мне Рукавишников — в просторном двухместном купе вагона первого класса. Сели, разложили вещи. Александр Михайлович велел проводнику принести чаю. Я попробовал было отказаться, но он мигом посуровел и прикрикнул на меня, точно на бестолкового мальчишку. И ведь что странно, вроде с виду он смотрелся как еще совсем молодой человек, а противоречить ему отчего-то никакого желания не было. Излучал он какую-то непонятную властность и уверенность. И глаза… странные они у него — нет-нет, а мелькнет в них что-то эдакое, чего, пожалуй, словами и не объяснишь. Словно другой человек перед тобой сидит. А может, и вовсе не человек? Нет, серой от него точно не пахло! Да и ладаном тоже.

О чем говорили? Да по первости ни о чем таком. Обычная беседа двух случайных попутчиков. А потом вдруг он ка-ак врежет: «И что, фракция ваша террористическая действительно что-то стоящее? Настолько, что на смерть за нее пойдете?» — и голову так набок чуть-чуть наклонил и смотрит с такой откровенной насмешкой.

Я, признаюсь, так и обмер! Неужели, думаю, жандарм переодетый?! Ноги сразу ватными сделались, в голове пусто-пусто. И лишь одна мысль скачет: «Кто предал?!»

Рукавишников, видать, понял мое состояние, пересел поближе и сочувственно меня по плечу хлопает: «Оставили бы вы царя-батюшку в покое. Он, сердешный, и так скоро помрет, зачем на себя лишнее брать?»

Здесь у меня рассудок окончательно помутился. Самым банальнейшим образом в обморок грохнулся, точно гимназистка-истеричка. Очнулся, Александр Михайлович меня по щекам хлещет и посмеивается: «Лучше уж я, чем полиция, правда?.. Нет-нет, и мундир голубенький в шкафу у меня не висит». Я с силами кое-как собрался и спрашиваю:

— Кто же вы тогда такой?

А он пуще прежнего веселится.

— Сказал бы, да только все одно не поверите, милостивый государь. Поэтому останемся при своих: промышленник я! И большего вам пока знать не след. Вот, может, чуток погодя — если договоримся?

— Договоримся? О чем?

Вот в этом месте он впервые посерьезнел, испытующе на меня так глянул — словно всего насквозь увидеть хотел — и медленно так, врастяжку сказал:

— О многом. И о том, как Россию-матушку с колен поднять, и о том, что вы — конкретно вы, Александр Ульянов! — для этого сделать можете. Негоже жизнь на ерунду попусту тратить. Успеете еще в Шлиссельбурге по эшафоту прогуляться. Ишь, выдумал — с помазанником Божьим дуэлировать! — И такой жутью от его слов повеяло, куда там господину Гейне со всей его мистикой! У меня в тот момент горло будто невидимой петлей перехватило, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Главное, непонятно вроде говорит, а в душе после его слов что-то такое вдруг шевельнулось, точно давно позабытое наружу стремится.

Не могу объяснить почему, но поверил я Рукавишникову. Правда, он мне потом более подробно все рассказал. И про мечту всей своей жизни, и про то, как нужны ему позарез толковые люди, способные раскачать махину государственную, — да не кровью чужой, без толку пролитой, а делами реальными. И про то, как устроить все можно, правильно и с толком. Не веришь? Ну слушай…

…Вот и я тогда обомлел! Честное слово! До самого Нижнего все и так и эдак прикидывал, искал, где обман может быть. Так и не нашел. А уж когда Александр Михайлович меня к себе на завод отвез и продемонстрировал все вживую, да позволил самостоятельно повсюду походить, с рабочими побеседовать, быт их посмотреть, с коллегами будущими познакомил — так и последние сомнения мои отпали. Серьезные это люди. Очень. Настоящая организация, а не наши тайные сходки карбонариев доморощенных. Что мы такого можем? Мечтать о дезорганизации власти путем террора? Бросать бомбы? Ходить в народ? Красиво, конечно, только… неэффективно. А здесь настоящее все, без обмана. И пусть пока еще не в полную силу Александр Михайлович вошел, но не за горами этот день. Это ведь как лавина: сначала маленький комок с горы летит, а потом обрастает, обрастает, и вот уже грозный поток несется — ничем не остановишь! Смешно? Я тоже улыбался. Пока лицом к лицу с самим великим кня… тьфу! Чуть не проговорился! Рано еще об этом.