Как воспитать ниндзю (СИ)

Тишина после грома выстрелов стояла абсолютная.

Только шмели в ушах жужжали.

Я, решившись, вынула вкладыши.

Глупость, конечно, еще полчаса я буду адаптироваться. И вообще, сегодня мой знаменитый слух полностью не вернется.

Отец всегда сравнивает меня с нежным музыкантом – утонченный слух, длинные чуткие пальцы – что всегда злит Мари. Она считает, что убивать издалека более женственно, чем черкнуть лезвием по горлу. И, странно, считает меня грубым и неженственным существом, сама стоя в грохоте и дыме. А я ненавижу даже охоту, эту дамскую забаву! Я жалею бедных зверюшек!

И тишина. Ни одна веточка не шелохнется в лесу, даже птички не поют. А может, я просто не слышу.

– Это что, ОТСТАВКА по-английски? – хихикнув, не оглядываясь, спросила я подошедшего сзади отца, тыкнув дулом в лес. Он молча подхватил меня и вынес в коридор, как я не брыкалась, не смеялась и не уверяла, что могу уже и сама ходить. – Министерство выставило нас на пенсию?!

Отец что-то пробормотал. Но, ручаюсь, мама этих слов не знала даже по-английски. Вышедшая из комнаты Мари сказала что-то, что, если б ее слышал министр, он бы очень обиделся. И испугался.

Меня посадили на диван, и я весело болтала здоровой ногой...

Глава 25

Много "баха" из ничего

Внизу раздался тихий, неслышный уху солдат посвист, и я послала отца открыть дверь. Это был индеец.

– Ну и чем вы столько занимались, если мы сами их постреляли? – ехидно спросила я.

– Кто-то говорил, что они приехали на одной карете! – огрызнулся индеец, показывая в ответ пустой мешок для ядовитых колючек. Обычно у него шестьдесят колючек.

Я покраснела от стыда.

– Там весь лес ими кишит... – набивая мешочек новыми колючками, меланхолично буркнул индеец. Судя по количеству иголок, только он убил человек пятьдесят. В лесу он невидим и неслышим.

– Мы очистили лес! – наконец сказал он, набив три мешочка и хладнокровно закурив трубку. – Но там по дороге движется отряд солдат на открытой местности, который атаковать голыми руками в упор было бы невозможно! Хотите – постреляем. Только возьмите ружья. Все.

– А ты?

– Моя говорит – уходить!

Индеец равнодушно курил вонючую трубку у меня под носом, зная, что я это ненавижу. У меня нюх портится.

– Тут воняет! – сказал он на мой злющий взгляд. – Белыми!

Я разозлилась.

– Порохом... – равнодушно и меланхолично объяснил он.

А потом бросил трубку в окно.

– Вы пока тут решайте, а я пойду обойду их с тыла, постреляю, когда они в лес зайдут! – сказал он, захватив мешочки с иглами.

– Человек сто пятьдесят... – сообразила я, по количеству иголок в них.

Индеец в это время сгреб громадную кучу ножей и томагавков и исчез за дверью.

– Если вся куча навалится в атаке, а не будет сидеть в засаде и пытаться подстрелить, как эти, я даже не знаю, как мы с ними справимся с нашими двадцатью ружьями... – сказал отец, закрывая и баррикадируя дверь. – Как не вовремя ты повредила ногу!

Все готовились к обороне.

Как я люблю вас, мои любимые!

– Я еще много могу! – пообещала я. – В рукопашной меня не так легко взять даже с больной ногой, конь-то и тогда не справился... Просто придется по земле кататься, когда они ворвутся, реакция моя осталась...

– Если б не твоя нога, мы могли б просто уйти пешком, растворившись в лесу, и никого из нас ни одна сволочь не нашла бы... – отец вздохнул. – Разве что мама ваша перла бы как лось!

Мама сделала вид, что обиделась.

– Надо уходить на конях... Или в пролетке, иначе вас не спасти... А, черт его знает, может они дорогу где перекрыли... – продолжал раздумывать отец. – Да и оставлять за собой такой хвост нехорошо...

– Хороший хвост в сто пятьдесят солдат! – поежилась мама. – Если нагонят на открытой местности...

Она не договорила.

– А меня интересует, как они нас нашли... – сказала я. – И какое отношение эти солдаты имеют к твоему начальству, папа... И какое они дело имеют к нам...

– Последнее легко выяснить... – сказала Мари и подошла к занавеске. И высунула шляпку на палочке.

Залп был просто страшным. Мари просто сжалась и присела в углу, заслонившись руками от полетевших во все стороны щепок, камней, пыли.

Мы быстро рассосредоточились. По другим окнам. Если прошлый раз я оттягивала все выстрелы на себя, потому другие остались фактически без повреждений, ибо в них почти и не стреляли, то теперь в этой комнате оказалось просто даже опасно стоять – пули рикошетом визгали повсюду. Просто чудо, что нас только оцарапало, да и маму легко задело.

Я быстро перевязала маму. Пока Мари, забрав наши винтовки, расстреливала врагов, целясь на засеченные мгновенно вспышки.

Теперь дуэль стала куда более сложной и жесткой. Теперь я могла выстрелить только один раз, на лету, тут же спрятавшись. Ибо местность сразу вспухала выстрелами по этому окну. Одно хорошо, реакция у меня хорошая, на окнах тюли, а стреляли они уже после моего выстрела. Ибо предвидеть его было трудно.

Но сие положение не радовало. С одной ногой не поскачешь. И от окна к окну не побегаешь.

Одно удовольствие, что после их залпа треск и свист пуль уже не такой сплошной, и можно тогда быстро выстрелять ружья.

К сожалению, моя тактика не блистала особой мудростью. Уловив через зеркальце рисунок вспышек, я мгновенно выбирала самые крайние из них, которые мне были доступны, и тогда уже стреляла под углом из-за поворота и из-за тюли, высунувшись из окна настолько, чтоб по мне мог стрелять только один стрелок. То есть тот самый. По которому била я. Я стояла за стеной, а стреляла из окна под углом к окну, в тех, что с краю, не высовываясь. Расчет был на то, что я стреляла в этого одного или трех стрелков первая, а пули остальных шли мимо меня, или щербили оконную раму, трепая и заставляя плясать многострадальную французскую тюль. Так я отстреливала все большее и большее пространство с обеих сторон, как бы сужая ножницы. Остальные даже вспышек моего ружья даже не должны были видеть.

Периодически я меняла окна, переползая к другим.

Мари себе оборудовала место куда лучше. Я увидела прикрепленные повсюду веревки, на которых она раскачивалась в глубине дома за тюлями, повиснув вверх головой, и стреляла, только проходя опасное отверстие то в одной, то в другой точке. Причем так, чтоб даже почти одновременный выстрел ее уже не достал, ибо она оказывалась вне преграды. Беря одну винтовку за другой. Часто мы с ней кооперировались и действовали в связке, и тогда прикрывали друг друга или одновременно вычищали какой-то опасный угол.

Самое лучше устроилась мама. Как все женщины она забралась на чердак и стреляла сквозь щели в крыше, так что ее вообще никто не видел, падая после каждого выстрела. Причем она стреляла через платок, то есть вспышка была не видна, и всегда во время чужих выстрелов, так что то, что оттуда стреляют, вообще никто не замечал, как и не мог определить, где она.

Кто-то подпалил сарай слева, и отец с той стороны стрелял через дым вслепую на звук. Надо сказать, это он делать умел – сам меня учил! Хоть один человек был в безопасности. Ибо разглядеть его сквозь этот дым было тяжелее, чем нас.

От боли в ранах, крови, грохота, запаха пороха и дыма я совсем ошалела.

– Так их! Так их! – бормотала я, потеряв ощущение времени и методично выщелкивая одного за другим и перезаряжая только одно ружье. Два остальных я заряжала только тогда, когда падала на пол или пережидала в стороне град пуль. По спине текла кровь от попавших рикошетом пуль и осколков. Я уже мало что соображала и только злобно щелкала их одного за другим друг за другом по одному, впав в опасный боевой кураж; мне было, как всегда, уже все пополам. Осталась только схватка, только цели, только вылетающая из дула смерть и бешеное напряжение ко всему окружающему. Я просто угадывала даже маскирующиеся цели.