Охота на Сталина

— Еще бы. В крайний-то все больше из-под Ленинграда, да из-под Москвы везут. Этот народец быстро дохнет.

— Да-а-а, радияция! Хто еще года полтора назад знал об ентом звере, — Михеич подошел к помятому баку и, проломив кружкой ледяную корку, принялся набирать воду так, чтобы мелкие льдинки не попали в нее.

— А мне кажется, этот выкарабкается. Живучий больно. Уж как янки лупили его, другой давно бы уже кони кинул, а этот вона зенки вытаращил. Слышь, малой? Очухался штоль?

Алексей облизал пересохшие губы, и с трудом подняв руку, ткнул в сторону бака.

— Ну, точно оклемался, — Михеич нехотя слез с нар и протянул Бенедиктинскому свою кружку с остатками воды, — хотя какая разница? Не сейчас сдохнет, так потом на трассе. Все мы здесь сдохнем, Витюня.

— Ну, ты-то не прибедняйся, Михеич. Тебе-то белая повязка светит, а с ней не околеешь.

— И ты, Витюня, можешь повязку получить, если будешь вести себя правильно, а не орать как вчера: — «яволь хер официр». Говорил же тебе, янки с бритишами фрицев терпеть не могут. Это раньше они были союзники, когда против нас. Теперь, я слышал, на Волге и под новосибом даже постреливают друг в друга.

— Брехня, — возразили откуда-то из темноты хриплым голосом. — Это такие же белоповязочники с обеих сторон сцепились. Паны дерутся, у холопов чубы трещат. Фенимора Купера читали? Как у него там Делавары с Ирокезами воевали? Вот и тут тоже самое. В ООНе-то фрицы с янками замечательно заседают. Даже целый комитет создали по спасению диких славянских племен от коммунизма.

— Ты профессор, тебе виднее, — тот, которого звали Витюня с неприязнью, посмотрел в темноту и сплюнул. — Мы с Михеичем народ простой, книжек не читаем и на ихних господских политинформациях все больше на массу давим. Лучше выдрыхнуться как следует, чем о демократиях всяких мозги забивать.

— Да, — Михеич поспешил поддержать кореша, — не знаю как там, в ООНах, а вот мужики сказывали, что под Иркутском цельную колонну англицкую сожгли. Вот.

— Вот дурень, — прохрипел профессор. — Это же СКА — сибирская красная армия понемногу оккупантов пощипывает.

— Тс-с-с, профессор! Ты че? Совсем охуел че ли? Да за такие слова, услышь кто, нас с тобой за яйца к бэтру привяжут и по тайге прокатят с ветерком. Думать надо. Вон этого-то гляди как отметелили.

— Так он, поди, комиссар какой, вот и отметелили.

— Не, последних комиссаров еще в пятидесятом постреляли, почти сразу, как ядреными бомбами Урал закидали. Если и остался кто, то только глубоко в Сибири, куда ни у янки, ни у узкоглазых, ни тем более у фрицев руки не дотянулись.

Урезоненый профессор засопел где-то у себя в темном углу, а два кандидата в белоповязочники, потеряв интерес к разговору, принялись резаться в карты.

Алексей потер пальцами виски. Какой пятидесятый? Какая СКА? Какой комитет в ООН? Какие ядреные бомбы? Он ущипнул себя за ляжку. Превратившееся в сплошной синяк тело, тут же откликнулось импульсом боли.

Не сон. Или слишком крепкий сон, в котором даже больно по-настоящему. Один из тех самых его снов? А сны ли это были? Как все болит! Надо бы еще поспать.

Только он начал погружаться в алое марево искалеченного сна, как от удара чьей-то ноги распахнулась дверь, и в барак влетел сутулый, словно пришибленный поленом, парень с белой повязкой на рукаве.

— Всем встать.

Михеич и Витюня мигом соскочили с нар, закряхтел в своем углу профессор, потянулись на свет и другие, ранее не замеченные Алексеем, обитатели барака.

Бенедиктинский, с трудом приподнявшись, опустил вниз ноги, встал и, пошатываясь, побрел к тому месту, где уже собрались остальные. Не поднялся только один заключенный. Сутулый парень мигом подскочил к нему и ткнул в бок примкнутым к старой трехлинейке штыком.

— Еще один готов, — вздохнул Михеич, — опять до рва тащить.

— Разговорчики, — охранник подскочил к выходу и вытянулся в струнку.

В барак вошли сначала два солдата со старыми американскими автоматами из фильмов о гангстерах, а затем в дверном проеме появился офицер.

Лицо его было так замотано шарфом, что видны были только маленькие серые бегающие глазки, злобно сверлящие то зеков, то своих подчиненных.

— Ю, ю, анд ю, — офицер ткнул в троих доходяг тростью, — кам ин блокхауз.

Трое названных, подгоняемые пинками набежавших белоповязочников, устремились на кухню.

— Бэнэдиктински, — американец ткнул его тростью в грудь. Металлический набалдашник впился между ребер. Больно.

— Go, go.

И по тому, как прячут глаза его соседи по бараку, Бенедиктинский понял, что назад он может и не вернуться.