Охота на Сталина

— А-а-а! Сука! Блядь!

Куда не кинь взор, всюду мелькали штыки, ножи, финки, трещали черепа под прикладами, стреляли из пистолетов в живот, душили, выдавливали глаза. Кавалеристы рубили шашками пытающихся прикрыться карабинами немцев, их самих срезали очередями, уцелевшие автоматчики. Недалеко от Дмитриева взорвался боекомлект в немецком танке и сразу звуки бойни утонули в колокольном звоне внутри головы.

Атака была отбита. Обратно в окопы вернлась едва ли половина народу. Раненых тут же перевязывали и снова брались за оружие.

Леднев, тяжело дыша, убрал обратно в ножны свой кортик. Дмитриев оттирал от грязи трофейный карабин.

В окопе Савелий столкнулся с пермяком. Блуждающий взгляд, странная улыбка, окровавленный штык винтовки, немецкий автомат на шее. Парень был явно в шоке, но он выжил, и это главное.

— закуривай, — Егор Семенович сунул пермяку и Савелию по папироске, которые достал из немецкого портсигара. И когда только успел прибарахлиться?

Дождь к тому времени уже кончился, о чем тут же пожалел курносый пермяк.

— Почему, — спросил Дмитриев.

— Ща Мессеры налетят, бля буду.

И точно. Не успел Савелий вылить за бруствер последний котелок с бурой жижей, которую он вычерпывал из своего окопа, как вдалеке, на границе между серым небом и черным, перепаханным гусеницами полем, появились шесть черных точек, быстро увеличивающихся размерах.

— Воздух, — истошно заорал кто-то с правого фланга. Пермяк бросил саперную лопатку, которой углублял свою огневую позицию, и плюхнулся в грязное месиво на дне окопа. Дмитриев взял карабин и начал медленно сползать вниз, целясь в одного из фашистских стервятников.

— Ты что, ебанутый? — заорал сосед по окопу.

Самолет уже был хорошо виден. На его плоскостях расцвели красные цветки пулеметов. Орловский прицелился и выстрелил. «Мессер» пронесся над их головами. Дмитриеву даже показалось, что он увидел ухмыляющуюся физиономию летчика. Совсем рядом что-то бабахнуло. На голову посыпались комья земли. Пермяк сиганул из окопа и на карачках рванул прочь.

— Стой, дура, убьют, — Савелий бросился за ним, стараясь ухватиться за ногу в каком-то непотребного вида тапке. Им еще ведь сапог не выдали, твою мать.

— Егоров, Дмитриев, назад, — им наперерез бросился старший политрук.

Савелий оглянулся. Кроме них не больше не бежал никто.

— Стой, суки, стрелять буду, — размахивал пистолетом очкарик.

Дмитриев замешкался и пермяк, встав на ноги, понесся по полю. Савелий вновь посмотрел на политрука, а когда перевел взгляд на бегущего, на месте того уже рос куст взрыва, разбрасывая свои земляные и свинцовые плоды. Дмитриева отшвырнуло назад. Политрук, выронив ТТ, с интересом рассматривал свой розовый ливер, лезущий наружу сквозь пальцы прижатой к животу руки.

Что это? Это не может быть бомба! Звено «Мессершмитов» только начинало второй заход.

Ответом ему был гулкий орудийный выстрел со стороны опушки. Со стороны леса к ним опять ползли танки. Очень много танков.

Потом его что-то толкнуло в бок.

Что происходило дальше, Дмитриев помнил смутно. Темное сукно бушлата и пуговицы с якорями перед глазами, скрип земли на зубах, всюду не успевшие убежать из деревни бабы, распластанные, подобно растерзанным кошками голубям. Пылающие вагоны какого-то поезда, оторванная голова, подвязанная платком в синий горошек, разливающееся в боку тепло, крики, взрывы, чье-то плече под подбородком, стог сена, телега, тряска на которой выбивает последние искорки сознания. Первый бой. Наверное, поэтому он так и запомнился.

Потом полевой госпиталь, в котором ему без наркоза вырезали осколок, душный вагон санитарного поезда, с вечным запахом крови, мочи, пота и лекарств.

Забытье.

Глава 14

БУНКЕР

Ветер утих, но совсем не на долго. На долго он не умел. Вот и сейчас, поигравшись истлевшими занавесками, в окнах уцелевшего дома кинематографистов, подребезжав зубцами осколков в витрине гастронома, он пронесся по торговому залу, принеся с собой клочья обгоревшей материи и запах гари.

Гарью здесь пахло почти всегда, но время от времени, свежее дыхание с севера все-таки вытесняло горький аромат смерти.

Багровые тени перечеркнули пустынную улицу, следуя за облаченным в пыльную корону солнцем. Наступал час крысы. В это время полчища этих тварей выползали на вечерний променад, и тот, кто не успевал добраться до своего убежища, становился легкой жертвой местного крысиного клана. Так было в этой части города.

На западе мелких хищников вытеснили одичавшие потомки немецких овчарок. На востоке все бегающее, ползающее и скачущее, неосмотрительно забредшее на территорию, где смерть не таилась среди развалин и не поджидала в глубоких провалах, а падала с неба, тут же рвалось в клочья крепкими когтями и клювами. Здесь обитали стаи гигантских ворон, способных и в одиночку растерзать довоенного орла. К югу же раскинулись необитаемые выжженные земли, которые назывались не то Печатники, не то Печальники.

Его конура находилась на юго-западе. То есть там, где четвероногие убийцы бродили среди почерневшей от жара травы и стекловидных проплешин.

Он должен был успеть туда до заката, но похоже не успевал. Что-то не похожее ни на одного из местных хищников преградило ему выход из гастронома. Что-то большое и не видимое человеческому глазу.

А ведь сегодняшний день начинался так хорошо. Найти почти целое, лишь с одним оторванным рукавом пальто — это неслыханная удача. В нем можно ходить, можно спать, его можно было выменять на охапку сушеной лебеды или целых три жирных плотвы. И вот теперь, когда он, напялив на себя это малиновое великолепие с клочьями когда-то серебристого меха на воротнике, возвращался домой, кто-то решил им поужинать.

Из темного угла, куда не доставали косые лучи заходящего солнца, катилась волна приторного мускусного запаха. Басовитое порыкивание сменялоь свистящим шипением. Будто из порванного шланга стравливали воздух.

Не выдержав, он метнулся к спасительному светлому прямоугольнику витрины. Сзади, совсем по человечьи, но одновременно все с тем же свистящим шипением, сказали:

— А-а-а, — и ледяные тиски страха сжали серце.

Он рванул, что было сил. Оно не отставало. Позади не было слышно: ни топота, ни хруста битого стекла. Оно будто плыло над землей.

Как назло на улице не было ни одного места, где можно было бы укрыться от этого бестелесного ловца задержавшихся путников. Разве что за бронированной дверью. Да где же ее взять?

Ноги сами несли его вдоль обломков кирпичных стен к почерневшему монолиту сталинской двенадцатиэтажки, рассекающей руины своим торцом, похожим на нос океанского лайнера.

Он вбежал в парадное, давно лишившееся двери и мигом взлетел по лестнице на седьмой этаж. Дальше ступени оканчивались пропастью, обрамленной ржавыми крючьями арматуры и огрызками бетона.

Оно уже было внизу. Шипящий сист наполнил собой коридоры и площадки. В бесплодной попытке потеряться в лабиринте комнат седьмого этажа, он метался среди останков прежней жизни, спотыкаясь о кастрюли, роняя скелеты велосипедов, отмахиваясь от цепляющихся за воротник вешалок. Но, оказавшись зажатым в тупике, прислонился к стене с отслоившимися обоями и сполз в низ.

Оно плыло уже где-то совсем рядом, и от этого вокруг становилось холоднее и темнее. Стало трудно дышать. Он зажмурился, но от этого ничего не изменилось. Нечто дышало смертью в коридоре этой квартиры. Оно притягивало к себе, поглощало. Сопротивляться было бесполезно, но был один выход.

Он встал и шагнул к окну. Острые края битых стекол вспороли малиновый драп, но это уже не смогло остановить последнего полета.

Москва. Советское шоссе Немчиновка. д. 25 09.08.2008 г.

— А теперь ему нужен покой, только покой, — доктор аккуратно положил использованный шприц и две ампулы в контейнер, выписал чек и поднялся. — Только здоровый, крепкий сон, — повторил он, будто Света не способна была понять с первого раза.