Буратино

   Принёс жердину еловую небольшую. Пока Ивашка придерживал - жердь на горло и подпрыгнуть. Так промысловики пушного зверя, попавшегося в капкан, добивают. Оглушат по голове, палку - на горло и топнуть. Чтобы шкурку не портить. Нормально - горло ломается. И так три раза. Вру -- четыре. Один раз не получилось -- легковат я. Пришлось повторить.

   Тут даже и Ивашку пробрало: "Ну ты и зверь, господине. Лютый". Эх, Ивашка, не учил ты векторную алгебру. "Функционал" - это не только числовая функция, заданная на векторном пространстве. Это еще персона, которая берет элемент линейного пространства в форме вектора из шести живых местных мужиков, а возвращает скаляр типа "живых - ноль". Такая вот математика... Снова - мертвяков обобрать, ценное - присовокупить.

   Во дворах - никого. Все попрятались. Наконец и эта парочка заявилась. Ещё пару коней привели. Начали вьючить, баба спрашивает, на погреб глядючи:

  -- Как там мой? Может живой еще?

  -- А твой - какой?

  -- Ну, ты ему вчера ухо разбил. Дозволь глянуть.

  -- Глянешь - потом. Твой - как все. Мёртвый.

   Уже солнце высоко встало, когда тронулись. Три коня - верховые, три вьючные. Седел нет - подушки, стремена так - верёвочные. Мы с Могуткой - впереди пешком. Меня все уговаривали верхом поехать. Ага. Я на лошади верхом ни разу в той жизни не сидел. Точно ж ведь сковырнусь. То-то смеху будет. Как все-таки у всяких попаданок здорово получается. Как фото-альбом: вот лошадь стоит, вот я на ней, вот мы вместе в галопе. А что такое: "облегчаться на рыси"? - Фу какие мелочи.

   Команда умненького Буратины расширилась. Ещё и обезьянка добавилась. Ближайший аналог - "горилла горная". По слухам, может схватить небольшого лесного слона поперёк живота и "поставить на уши". В прямом смысле этого слова. А идет он ходко, я за ним вприпрыжку. И - вприглядку. Вот он как развернётся да кулачком своим полуведёрным мне в лобик... А у меня - шашка за спиной, которой в зубах удобно ковырять. И дрючок мой берёзовый аналогичной области применения - в носу коз гонять.

   Ближе к вечеру Могут вывел нас еще к одной веси: совсем маленькой. Одинокий хутор в глухом лесу. Хозяин с женой, три сына неженатых, две дочки с зятьями. Ещё не отделяются, но уже, видно, скоро. Тесновато. Как-то Могут долго мялся, перед тем как на хутор вести. Потом все-таки выдал:

  -- Ты скажи своим, чтобы они про смертоубийство у нас не сболтнули.

  -- Что так?

  -- Ну... Их тут шесть мужиков здоровых. А у нас... Два мужика битых да сеструха.

  -- Ну и?

  -- Узнают - придут грабить. А то и вовсе в нашу весь переберутся.

  -- И что плохого если переберутся? Мужиков больше будет, будет кому сирот кормить.

  -- Ага. Только они сирот наших после своих деток кормить будут. Объедками. И сеструху... Она-то в веси одна порожняя ходит. А тут шесть мужиков... Обижать будут.

   Мы поставили лагерь снаружи хутора, своих я предупредил и они не болтали. Впрочем, после дня верховой езды ни у Николая, ни у Марьяшы ни на что сил уже не было. Да и Ивашка после бессонной ночи свалился сразу как повечеряли. К ужину пришли из хутора хозяин с сыном и зятем. Поговорили с гостями незваными. Вольному человеку, хоть и смерду, говорить с рабёнышем не интересно. Так что я просто слушал неспешную беседу хуторянин и Могутки. Более всего состоящую из вздохов и междометий. А потом просидел всю ночь без сна, изображая из себя херувима недремлющего. Как у входа в Рай, но до грехопадения.

   Получилась прямо по книге. По Книге Бытия. Где-то уже после полуночи я, видимо, задремал. Как тот херувим. Только в Эдемском Саду сном стражи змей-искуситель воспользовался. Пролез и начал учить детишек плохому. "Научи нас плохому - дружно закричали ему Адам с Евой". И змей научил: кушать немытые фрукты, отличать добро от зла, заниматься сексом и слезть, наконец, этим иждивенцам с шеи старенького творца-родителя.

   Мне никто не кричал. Наверное, от тишины я и проснулся. Костёр почти погас, ни со стороны хутора, ни от речки, где наши кони -- ни звука. А передо мной, через костёр -- волк. Серый на чёрном. Как те половцы на болоте. Проявляется в ночи. И за спиной у него чёрное-чёрное небо. Звезды россыпью. Темнота, в ней -- серое, в сером -- два жёлтых.

   Я, с перепугу, дровеняку какую-то в костёр подкинул. Пламя поднялось. А этот даже не сдвинулся. Смотрит и зубы скалит. Будто смеётся. Белые-белые клыки. Беззвучно. Как Зверобой со Следопытом. Вокруг -- тишина. Ни зверя, ни птицы, ни рыбы на реке. Час Быка. Или час Волка? Нос сморщил, повернулся на месте и пошёл. Иноходью к лесу. И исчез. В темноте растаял.

   Больше я уж не спал. Как стало светать -- пошёл к опушке посмотреть. Там земля сырая -- должны следы остаться. Раз должны -- остались. Крупные волчьи отпечатки. Все четыре лапы. Хорошо видны когти. Не глюк. Хоть это хорошо. Но чего он ко мне привязался? Или -- они? Где Снов, а где Верхний Днепр? И почему всегда после того, как я кого-нибудь убиваю? Подсознательное выражение озабоченной совести в форме анимистической галлюцинации? Ванька, для дурки ты себе любой диагноз можешь поставить, но себе-то врать не надо. Какой глюк, какая совесть когда вот они -- отпечатки. Тогда -- почему? Думай.

   Наша попытка сохранить в тайне потерю боеспособности веси оказалась безуспешной. Хуторяне заявились туда всей толпой через пару дней. Побили маленько только начавших вставать мужиков и мальчишек, кто рискнул им возражать. Заняли все пять домов, а местных выгнали в омшаники возле веси. Всех приспособили для работ. В перерывах между полевыми и хозяйственными работами сестру Могута и еще четверых девочек по-старше использовали и постельно. Жёнами их не взяли, поскольку глава дома хотел выгодно женить сыновей своих. Ещё и приданое взять. Фактически все население веси было похолоплено хуторянами. Если бы не Могут, то, при благоприятных обстоятельствах смерды-хуторяне могли стать со временем еще одним славным боярским родом на Руси.

   А с утра снова - марш. Верховые, стеная и ругаясь, лезут на свои "верха". Поскрипывая при ходьбе, пришепётывая при разговоре, подвскрикивая при каждом движении лошади... А мы с Могутом впереди. Развязывается и сваливается с лошади вьюк - подымаем, перевязываем, вьючим. Вьючить - только вдвоём. Иначе никак. Долго елозившая отбитой на лошадиной спине попкой Марьяша - сваливается с лошади. Хорошо хоть мягко - в мох. Подымаем, сажаем, связываем ноги под брюхом лошадки. Ветка поперёк тропы выбивает Николая из седла. И это при аллюре, который называется "шаг лошадиный заторможенный". Поджидаем, поднимаем, всаживаем. Сорвавшаяся ветка бьёт Ивашку по лицу. Глаза целы. Только, симметрично к покорябанному в веси, добавляется роспись от еловых иголок. Выслушиваем.

   У каждого болота препираемся с Могутом:

  -- Здесь кони не пройдут. Загрузнут. Ищи где суше тропа.

  -- Не, ни что, пройдут. Авось. А в обход долго, а мне назад надоть...

   Вытаскиваем лошадей из очередного... авося. Комарье. Выбираемся на сухое, повыше... Сосновый лес в жару... очень душно, дышать нечем. Самый скверный кусок уже ближе к концу - "Голубой мох". Там исток Десны. Мы в самое это болото не полезли, обходили далеко восточнее. Но и там - свои такие же.

   Дорогой мы с Могутом... не скажу - сдружились. Дружить - значит доверять. Я местным доверять не могу. После того что со мною тут было. После чёткого понимания, что они и думают иначе, и видят иное. И ценности у них другие. Но как-то... разговаривать начали.

   Я все расспрашивал его про детство, как же он в лесу оказался один. Не волки же его выкормили. Вообще-то, случаи выкармливания человеческого детёныша волками известны и не единичны. Но результат совсем не по Киплингу получается. В реальности ребёнок к годам восьми становиться душевнобольным. И по человеческим, и по волчьим меркам. Разница в скорости созревания организма, в нарастающей разнице длины передних и задних конечностей... И абсолютная асоциальность при контактах с человеком.