Аргентина: Крабат

Бац! Бам! Бум!.. Прямо по каске, до звона в ушах.

Андреас помотал головой, добрым словом помянув чудесную девушку Ингрид. Не в первый раз, камешки начали сыпаться сразу, как только на поле ступили. Джон Гилл, Паук из Кентукки, оказался, увы, пророком. Хорошо еще, что падала всякая мелочь, которую каска держала. Один раз, правда, угодило по щеке, но вскользь, не до крови.

У Чезаре и Джакомо касок нет, только вязаные шапочки. Теперь братцы-итальянцы лежат... Нет, лежит Чезаре, Джакомо рубит ступеньку, чтобы самому разместиться сбоку. А снег возле них не белый, не серый даже...

Хинтерштойсер всмотрелся и пожалел обо всем сразу.

Снег был красный.

4

Этот неказистый флигель в глубине двора женщина окрестила Замком Измены. Думала назвать иначе, перебирала варианты, а потом махнула рукой. Пусть будет, не для бумаг же, там все под номерами, для нее самой. Чтоб не забывать.

Полгода назад, вскоре после рождественских праздников, она пошла гулять по Монмартру. Погода была не ахти, дождь пополам со снегом. Январь — не лучшее время в Париже. Осенью город романтично печален («о, мадам!»), зимой же бывает откровенно мерзок. Как раз под настроение.

На рождество ее пригласили в гости. Небольшой замок возле Труа, нужный человек, перспективный партнер. Усики, осанка, модный костюм, графский титул в довесок.

— Зовет? — ничуть не удивился О’Хара. — Тот еще бычок, Лиззи, давно на тебя пялится.

Поглядел странно.

— Человек полезный, но приказать не могу. Хочешь — валяй!

Ей даже почудилось, будто боссу неприятно такое внимание. Может, это и стало последней каплей. К тому же в Берлине, за месяц до того, они плохо поговорили с Мареком, поссорились, помирились...

Съездила в гости. Изменила мужу. А потом, вернувшись и бросив вещи в отеле, отправилась бродить по узким улочкам Монмартра, подняв воротник мокрого пальто. Мальчишку не жалела, не жалела и себя, просто в очередной раз убедилась, что в мире не бывает чудес. Даже кольца Гиммель бессильны. А еще женщина знала, что Гертруда обязательно что-то поймет, почует, заметит. Она — не наивный Марек, до сих пор верящий в святость алтарных клятв.

Иногда Ильза Веспер ловила себя на мысли, что дочь знает ее лучше, чем она сама.

Тогда и довелось зайти в небольшой дворик в самой глуши Монмартра. Париж современный, лощеный и парадный, остался далеко, словно в ином мире. Здесь стоял еще настоящий XIX век. Сперва женщина заглянула в арку, чем-то напоминающую полуразрушенные средневековые ворота. За аркой был высокий платан, обшарпанные двухэтажки, идущие неровным квадратом, а за платаном, в глубине двора — домик-голубятня. Высокий цоколь, человеку в рост, два окна под желтой черепичной крышей, деревянная лестница с перилами. Точно как на старой картине — или на пожелтевшем от времени дагерротипе.

Дождь вновь сменился снегом, пальцы мерзли даже в карманах пальто, но женщина не поленилась и обошла двор, переступая через лужи. То, что увидела, очень понравилось. За домиком-голубятней имелся выезд на улицу, параллельную той, с которой она зашла, а на домах не было ни одной муниципальной таблички. Propriete privee, значит, договариваться будет проще.

Домик она сняла сразу на три года, заплатив за самый простенький ремонт. Дороже всего обошелся тяжелый шкаф-сейф фирмы «Fichet», который пришлось врезать в стену. К нему — фигурные решетки на окнах и дубовая дверь с двумя замками.

Посреди старого двора на Монмартре вырос Замок Измены. Женщина заезжала сюда каждую неделю, проверяла замок на сейфе и выпивала стакан вина, сидя у старого колченогого стола. Внутрь никого не пускала, соседям платила за то, чтобы подметали и мыли лестницу. Хотела повесить на стену фотографию дочери, но в последний миг не решилась. Будет отвлекать, а здесь — крепость.

Она расплатилась с таксистом возле ворот, велев не въезжать во двор. Прежде чем взять чемоданы, еще раз проверила пистолет в сумочке. Взглянула на часы, по привычке засекая время.

Война? Ладно, будет вам война!

5

К траверсу удалось вернуться только часа через три. Чезаре пришлось спускать от ступеньки к ступеньке, хотя парень пытался многословно протестовать, вначале бурно, в полный голос, а потом еле слышно. Рана под бинтом кровила, лицо стало бледным, подернулось синевой. Глоток спирта немного помог, щеки порозовели, но главного было не изменить. Идти итальянец не мог. Стоять еще так-сяк, но уже после второго шага парня начинало валить набок.

Удалось найти узкую щель в скале. Чезаре втиснули в спальник, накрыли еще одним и пристроили рядом с ним Джакомо-полиглота, велев ему заняться консервами. Аппетита не было. Ледовое поле вымотало напрочь. Сначала туда, затем обратно...

— Вы, ребята, нас здесь оставьте, — сразу же попросил Джакомо. — Мы передохнем слегка — и дюльфернем вниз. Ничего страшного, раза за четыре управимся. А там склон, доползем.

— Siamo in grado di gestire! — громким шепотом подтвердил рыжий. — Andare oltre!

Андреас и Тони молча переглянулись. Посмеяться бы, только не смешно. «Дюльфер» годится для здоровых, Чезаре придется спускать осторожно, страхуя со всех сторон. И не четыре раза, а минимум семь. Нужны крючья и побольше, веревка, а главное — силы и время. Именно то, чего напрочь нет. Есть только дождь, мокрый лед и близкая холодная ночь.

Огр, старый людоед, уверенно выигрывал по очкам.

***

— Все-таки попытаюсь, — решил Хинтерштойсер. — Если пройдем траверс обратно, прогребем вниз за день. Чезаре — парень крепкий, продержится.

Курц отвернулся, не став отвечать, но в воздухе валтасаровым письмом проступило слово «если». Левый край скалы-замка осмотрели вдвоем, сантиметр за сантиметром, даже наметили место для крюка, но каждый понимал: бесполезно. И снова проклятое «если». Если бы оставили на месте перильную веревку, были бы, считай, уже на другой стороне. Но как оставить, если (если! если!) нужна позарез?

«Не взял веревку, такая вот беда».

— Генрих Харрер рассказывал, — по-прежнему глядя куда-то в пространство, заговорил Тони. — У высотных альпинистов, которые по семитысячникам ходят, на маршруте чужих спасать не положено. Мимо мочалят, могут и не оглянуться. Словно тигры на охоте. Каждый подъем стоит, как два «хорьха», и готовится год, а то и больше. Вот и не хотят рисковать.

Андреас ничуть не удивился.

— Тигры — звери, чего от них еще ждать? И чужих я тут никого пока не вижу.

Тони молча кивнул. Повернулся, взглянул в глаза.

— Помнишь, я говорил тебе, что не начальства боюсь. Что есть судья иной, нелицеприятный, для которого нет людского закона, и жалости тоже нет? Чезаре нашу пайку получил. Мы касками прикрылись, но все равно нас достали. Мы итальянцев не бросим, а значит, и сами не уйдем. Всех мы с тобой обманули, вокруг пальца обвели — обер-фельдфебеля, штаб, полковника, «эскадрилью». А с Огром не выйдет, Андреас. По полной получим. Сам знаешь, есть за что.

Хинтерштойсер быстро оглянулся. Никого вокруг, только скалы. И Эйгер — он-то слышит.

— Мы никого не убили, Тони! Никого! Они уже были мертвые, мертвые!..

Курц горько усмехнулся в ответ.

***

Армия — не клуб по интересам. Начальству нет дела до солдатских причуд. Кто станет отпускать двух рядовых срочной службы на прогулку по горным склонам? И не раз в год, а чуть ли не каждый месяц? За опоздание журили, отправляли чистить Sitzungssaal, господин обер-фельдфебель привычно разевал хлеборезку на ширину приклада:

— Под тр-р-рибуна-а-а-ал!

А через пару недель — снова в поход. Одна стенка, другая, третья. Опоздание, выволочка от начальства...

— Куда теперь помочалим, Тони?

Командование знало, что и кому разрешать. Курц и Хинтерштойсер — лучшие из лучших, такие на особом счету. И спрос с них другой.