Господин из завтра. Тетралогия.

— Он самый, Димка! — радостно осклабился гусар. — И что самое удивительное — во плоти!

Мы крепко обнялись. С доломана отлетело несколько мелких пуговиц. В глазах Дорофеева блеснули слезы. Чтобы скрыть их, дядя Илья небрежно махнул рукавом и с нарочитой грубостью сказал:

— А ты совсем барином заделался! Весь в белом! Золотая цепь на пузе! В приемной секретарь с замашками пидора! А может, ты и сам тут уже того… А?

Я громко засмеялся — Петрович был в своем репертуаре. Хлопнув по плечу старого соратника деда, я предложил ему присесть, а сам прошел в угол кабинета, где на массивной дубовой подставке покоилось «чучело Земли» — глобус. С Ильей Петровичем Дорофеевым меня связывала долгая дружба. Еще с тех времен, когда я пацаном тихонько сидел в углу комнаты, а за накрытым столом, сняв галстуки и расстегнув до пупа рубашки, сидели матерые разведчики, вспоминая удачные акции и поминая погибших товарищей. Вся «старая банда» деда — его закадычные товарищи-напарники — считала меня кем-то вроде «сына полка».

Подойдя к глобусу, я нажал на изображение острова Хоккайдо. Петрович внимательно следил за моими манипуляциями. Верхняя половинка сферы откинулась, открыв забитый разнокалиберными бутылками мини-барчик, а по-здешнему — погребец. Жестом фокусника я извлек бутылку настоящего ямайского рома и два толстостенных стакана.

— Пару кубиков льда? — улыбнулся я. Петрович тоже улыбнулся — это была старая шутка. Она пришла из тех времен, когда старший лейтенант Дорофеев служил на Кубе советником. От их «точки» до ближайшего кусочка льда было несколько сот километров. А вот рому, настоящего ямайского рому было хоть залейся.

Я щедро плеснул в стаканы и пододвинул Дорофееву открытый хьюмидор. Петрович неторопливо сделал большой глоток, смачно и одобрительно хмыкнул, допил остаток, занюхал рукавом и, поставив стакан на краешек стола, достал сигару.

— На твой основной вопрос отвечу! — ухмыльнулся я, по примеру старшего (какая разница, что он выглядит сейчас на десять лет моложе меня?) товарища устраиваясь в кресле и закуривая. — Для целей сугубо санитарно-гигиенических держу двух горничных. Недавно даже обучил их новомодному «ля минетту»!

Дорофеев заржал в голос.

— А по поводу сексуальных пристрастий своего секретаря ничего конкретного сказать не могу, — продолжил я, — потому как в реальной истории он так и умер девственником!

— Кого это ты к себе в услужение взял? — знакомо прищурился Петрович. Несколько странно было видеть «фирменный» дорофеевский прищур на совершенно незнакомом лице. — Ну-ка, не подсказывай — я догадаюсь. По виду — домашний мальчик из хорошей семьи, получивший классическое воспитание, не дурак — дурака бы ты не взял, смотрит смело… отзывается на имя Александр… Ёшкин дрын! Уж не Александр ли Федорович Керенский у тебя в приемной секретарствует?

Я подавился ромом, расхохотавшись над этим предположением!

— Окстись, Петрович! Керенскому сейчас должно быть шесть лет!

— Блин, да у меня по этой вашей истории с географией завсегда в школе трояк был! — тоже рассмеялся Дорофеев. Но в глазах его мелькнуло что-то такое… И я понял, что Петрович уже давно угадал фамилию моего сотрудника, а нелепое предположение про Керенского — просто шутка!

И старый разведчик немедленно подтвердил мою мысль, спросив:

— А младшего брата своего секретаря ты на какую должность пристроишь? Ему же сейчас должно быть семнадцать годков?

— Не знаю, не придумал еще! — ответил я. — Может быть, пущу дело на самотек — теперь ему мстить будет не за кого!

Мы посмеялись над старым анекдотом — было отчего — секретарем у меня работал Саша Ульянов.

— Ну так что там у вас стряслось? — посерьезнел я. — Как там дед?

— С дедом твоим все в порядке, — ответил Дорофеев, пуская клубы дыма. — А случилось то, что и должно было случиться, — на нас вышли ребятки из будущего! Поначалу-то все шло достаточно цивилизованно — они прислали пару разведчиков, чтобы выяснить, у кого находится мнемотранслятор.

— Это тот прибор, который я…

— Да, тот компутер, который ты у пришельцев увел. Одним из засланцев и был тот самый Леонид, допустивший утечку информации и потерю прибора. Его мы аккуратно взяли. Кстати, он оказался старым знакомцем Альбертыча — пересекались они в семидесятых годах. Второму засланцу удалось уйти. А пойманный нами доктор Фалин пояснил, что это был представитель ихних правоохранительных органов. Полицейский, короче…

— Серьезно за нас взялись! — хмыкнул я.

— Это еще цветочки, — ухмыльнулся Дорофеев, — ягодки впереди! На допросе Фалин рассказал много интересного об инспирируемых Институтом Времени операциях. А также методах, целях, базах данных, дислокации стационарных постов наблюдения и прочих интересных вещах.

— Иголки под ногти? — улыбнулся я.

— Отнюдь! Сам, совершенно добровольно! И оказалось, что инфу твоему другу он слил совершенно осознанно. И мнемотранслятор тебе упереть не препятствовал тоже специально!

— Зачем ему это было нужно? — удивился я.

— Отговорился несогласием своих личных воззрений с общей политикой института и ООН. ООН в их времени полностью подмяли под себя американцы. Они там вообще почти всем заправляют. А Фалин вроде как патриот России. Переговорил с твоим другом, понял, что тот человек знающий и решительный. И пошел на авантюру.

— Во как!

— А после неудачной попытки иновремян последовала попытка силового захвата ваших тушек! Прости, ваших бессознательных тел.

— Наши тела-то им на хрена?

— Скорее всего, они решили с их помощью шантажировать тех, в чьих руках мнемотранслятор. Очень им нужно сей драгоценный приборчик вернуть. Но Фалин нас о таком развитии событий предупредил. И мы в самой клинике посменно дежурили. Держа под рукой автоматы. Однако такого массированного вторжения не ожидали. В общем, заварушка вышла славная. Альбертыч коридор держал, а я непосредственно у коек сидел. Двоих-троих боевиков Альбертыч завалил и тянул время, ожидая приезда спецназа. Но каким-то хитрым макаром пришельцы его позицию обошли. Вроде как межпалатные стены проломили. В нашу палату сунулись — я одного завалил, а они в ответ шоковую гранату кинули. Она вроде как безосколочная, но привела к детонации баллона с кислородом. Другу твоему маленький осколок в висок попал — наповал. Теперь ему возвращаться некуда. Твое-то тело почти не пострадало, а меня только что не пополам разорвало. Всю требуху в клочья. Но тут родной спецназ ГРУ пожаловал — иновременных боевиков быстро перещелкали. Вояки они так себе! Альбертыч в схватке по башке получил, но оклемался быстро. Посмотрел на меня, а я все время в сознании был, понял, что я не жилец, и говорит: «Петрович! Готов и после смерти России послужить?» — «Готов!» — хриплю я. Ну, Володя быстренько сбегал к тайнику, принес мнемотранслятор. Пока бегал, меня какая-то сестричка уже перевязывать собралась. Я ей еще говорю: милая, ты сначала мои кишки с пола собери! Какие у нее глаза были, ты бы видел! Альбертыч всех из палаты выгнал, настроил прибор, а мы ведь заранее несколько кандидатур подобрали, ну и вот я здесь!

— Да, дела… — протянул я.

Сходил к погребцу, нашел бутылку водки, налил по полстакана. Мы молча, не чокаясь, выпили, поминая безвозвратно утраченные тела Олега и Петровича. Значит, теперь назад дороги нет!

— Ну что ж, дядя Илья… С прибытием на место постоянной службы! Как мне тебя звать-величать?

— А я не представился? — вскинулся Дорофеев. — Ёшкин дрын! Досадная оплошность!

Петрович вскочил, отвесил шутовской поклон и четко оттарабанил:

— Корнет лейб-гвардии гусарского полка Владимир Петрович Шенк. Если точнее — фон Шенк. Остзейский барон. 23 года. Не женат. За четыре года службы — 18 дисциплинарных взысканий! Бильярдист, картежник, пьяница и бабник. Просадил почти все наследство. Прошу любить и жаловать!

Дорофеев сел и добавил уже нормальным тоном:

— Прости за это фиглярство! У меня после переноса в новое молодое тело состояние такое… Словно я внутри пустой и меня гелием накачали! Легкость необыкновенная! Хочется бегать, прыгать, орать! И бабу!!!