Стрелка (СИ)

Перебрались на остров. У князя Андрея здоровенный полотняный навес поставлен. Начальство — туда. А начальников — под сотни полторы. Хоругвенных бояр с сотню, да прочих — ещё пол-столько.

Суздальская стража за сотню шагов всех тормозит. Сопровождающих… — «ждите отстоя пены». В смысле: «вам сообщат». Ну и фиг с вами.

Лазарь под навес пошёл, а я народ разглядываю.

Муромские тут рядом вдоль берега стоят. Я, честно, чисто для прикола от безделья спросил:

– Эй, братья-славяне. Илью Иваныча не видали?

– Которого?

– Который из села Карачарова.

– Так их тута семеро. У них половина мальцов — ильи, другая половина — иваны. А девки все до одной — марьи. Гы-гы-гы…

Тут поднимается от костра такой… мужичина. Косая сажень в плечах. И во всех других направлениях. И говорит мне. Человеческим голосом:

– Ну.

У меня… вся прикольность сразу пропала. А тут подходят ещё двое. В бородах густых как братья-близнецы. У них косой сажени только в росте нет. И спрашивают:

– Искал чё?

А сзади дёргают чего-то. Оборачиваюсь — малёк стоит. Лет 13–14.

– Тебе Илью Муромца надо? Вот он я, Илья Иваныч с Карачарова. Хочешь спросить чего — спрашивай. А ежели за бездельем обеспокоил — ставь ведро зелена вина.

Хорошо устроились ребята. Сами понимаете: ни один пришлый без вопроса об Илье Муромце мимо муромских не пройдёт. А уж штраф за беспокойство в русских артелях издавна заведён.

– Тю! Таким добрым молодцам — и три ведра поставить не в натяг! Но дело у меня серьёзное. Для скорого боя с супостатами — просто необходимое. Напойте-ка мне, разлюбезные Ильи Муромцы, посвист Соловья-разбойника.

Призадумались добры молодцы. Загрустили они, опечалились. Вопросили они в размышлении:

– А на цо?

– Ну вы, ребята… вовсе не догоняете. Вспоминайте:

– У булгар-то кони, поди, послабее Ильиного Бурушки. Хоть бы вполовину тот свист Соловья-разбойника повторить — у них кони не спотыкаться будут — на сыру-землю попадают. Ну что, богатыри святорусские, насвистите мелодию?

Озаботились богатыри, закручинились. Взговорили они таковы слова:

– Всяких дурней видывали, всяку дурость слышали. А дурней тебя — ещё не было. Вчерась один всё допытывался: чего Илья с тремя дочерьми Соловья, Одихматьего сына исделывал? Но чтоб разбойничий посвист насвистеть, покрик евоный накричать… Да ещё для святого дела, для боя смертного с басурманами…

Муромцы, как оказалось, близко знакомы с медведями. В смысле: «хозяин леса» — каждому по ушам сплясал. Каждый из них выдал собственную оригинальную аранжировку. Разброс… от «Вы жертвою пали» до «Танец с саблями».

Тут малой притащил ведро бражки. За мой счёт, естественно. И мы заговорили за жизнь. За тяжёлую жизнь потомков односельчан великого русского богатыря.

– Он, бл…, пращур, мать его… Прости господи, что худое слово сказал — добрая у него матушка была. Да вот же вырастила на свою голову… и на наши все. Он-то — в Киев ушёл, а мы-то — тута! Какая морда прохожая не заявится — всяк норовит переведаться. Заколебали, Ваня! То насмешки шутят, то глупости спрашивают, то драться лезут. Всякому, вишь ты, лестно хвастаться: Я, де самого Илью Муромца из Карачарова уделал. Ваня, блин! Ни пройти, ни проехать! Как, ить ять, на речке той, на Смородине.

Мужики приняли ещё по одной, всплакнули над своей тяжкой долей и запели. На разные голоса, в разных тональностях, не попадая в ритм, такт и размер, но демонстрируя хорошую память — слова помнили все:

Последняя строчка вернула их к моей идее боевого применения оружия массового поражения из арсенала противника их пращура. Идея была воспринята благосклонно. А вот дальше возникли разногласия: половина толковала о том, что надо стариков в селе порасспросить. Другие предлагали сразу пойти в Мордву, набить там морды, и вызнать у тамошних петушиных племён про их свист.

Готовность переправиться через реку и приступить к активному сбору этнографического материала, танцев, песен и прибауток — постепенно нарастала в коллективе. По мере усиления ощущения недопития.

Тональность высказываний всё более отдавала былинностью: «Развернись рука, раззудись плечо». И, конечно: «Как махнём слегка — будет улочка. Отмахнёмся мы — переулочек».

Приближающийся апофеоз градостроительства вызывал опасения. Пришлось раскошелиться ещё на два ведра. Карачаровцы и примкнувшие к ним ильи из других муромских селений, занялись увлекательнейшим делом потребления халявы, а я слинял по-английски.

Настроение было хорошее, а тут ещё знакомая физиономия замаячила.

Встретить здесь, за тысячу вёрст от дома, знакомого по Пердуновке… Как к родному! Полный восторг и расслабление!

– Боже мой! Кого я вижу! Маноха! Вот уж не ждал — не гадал! Радость-то какая! Здрав будь палач княжеский!

Маноха аж растерялся. Всё-таки, бурная радость при встрече с личным палачом Бешеного Китайца — явление не типическое. Несколько недоуменно разглядывая меня, он теребил свою густую чёрную бороду лопатой.

– Чего, не признал? Так это ж я — боярич Иван, сын славного сотника храбрых смоленских стрелков Акима Рябины! Да вы ж у нас в Рябиновке на постой останавливались! Там ещё князь Андрей с мачехой своей спорился. Когда ты её арфиста утопил. Потом я ножички кидал, а князь меч свой показывал. Там ещё мы с тобой насчёт грамотки говорили.

К концу монолога мой энтузиазм несколько спал. Можно сказать — умер. Поскольку я, хоть и с запаздыванием, но сообразил, что воспоминание о той грамотке Манохе могут быть весьма неприятны.

Тема, вроде бы, была закрыта. Но… «только мёртвый — не проболтается».

Он узнал меня, вспомнил. Теперь, пропуская бороду сквозь пальцы, соображал: чего со мной следует… сделать. Но начал не с той давней истории, а с особенностей текущего момента:

– И много вас здесь таких?

– К-каких? Рябиновских? Слуга мой до я.

– Смоленских. Сам князь подослал или кто из ближников?

Факеншит! Идиот! Я, конечно.

Я про себя думаю: «ах, какой я уникальный! Ах, какой я единственный, неповторимый, ни на кого не похожий!». А посторонние видят «ещё один из…». Из наброди, из бояр, из смоленских… Член множества. И распространяют своё отношение к данному множеству — и на члена. В смысле — на меня.