Фельдегеря генералиссимуса (СИ)

— Идиот! — услышал я над своей головой грозный голос Павла Петровича. Я эту приписку к этой главе делал после того, как следующую главу мы с ним написали. Ну и застал он меня за написанием этой приписки — и стал, как говорится, увещать.

— Вот и доверяй идиоту государственные тайны! — гремел громом надо мной его голос.

— А что, — удивился я, — разве я не прав? Не писал это письмо Александр Васильевич!

— Писал — не писал, — горько усмехнулся он, — какая разница. Он специально меня, как сейчас говорят, подставил, отказавшись от этого письма. Вернее — сделав вид, что мы с ним не знакомы. Мы с ним об этом заранее договорились. Да-с, договорились! В 1800 году еще. Что, съели? — выкрикнул негодующе. — И это даже хорошо, что об этом письме вы читателя нашего уведомили, — добавил он глубокомысленно. — Читатель сам нас теперь рассудит, кто из нас врет — вы или я? И никаких исправлений в пятую главу вносить не буду! Подтвердите: Павел Петрович ни буковки не исправил в пятой главе. Ну!

Да, господа читатели, следующая глава не была переписана. Дается, так сказать, в первобытном своем виде.

Глава пятая

В тот день четверг был!

По заведенному старым князем обычаю за обеденным столом восковые персоны присутствовали.

— Кто именно, кого князь Николай Андреевич приказал выкатить, я уже не помню, — сказал Чичиков. — Да это несущественно. Конечно, можно нафантазировать, чтобы, как принято у вас, у писателей, некий тайный смысл обеду этому придать. Через них, восковых кукол, идею некую высказать. Но не напрямую, не в лоб т. е., а окольно, тонко, аллегорически. Так ведь не было смысла никакого… в этих восковых персонах! Каприз один княжеский, самодурство одно — как и с этим стулом иудиным. Ишь, Христос нашелся. Христос на тайной вечерне своим ученикам о предательстве поведал. А у нас обыкновенный обед средь бела дня. Кстати, на иудин стул он своего сына, князя Андрея, посадил. Я это к тому, что не я один на этом стуле сиживал. Почти все. И Христофор Карлович этого стула удостаивался!

— А его зачем вы упомянули?

— Просто к слову пришлось.

Из живых персонажей присутствовали: я — покорный ваш слуга — Павел Петрович Чичиков, Бенкендорф Христофор Карлович, полковник Синяков и, разумеется, старый князь и его сын — князь Андрей.

И княгиня Вера своим присутствием обед этот удостоила.

— Честно скажу, сам я ее на этом обеде не видел, — заметил Чичиков. — Видели другие. Я не возражаю. Видели — так видели. Может, была она на том обеде. Сына пришла защищать.

— Павел Петрович! — обернулся ко мне старый князь. Я подле него, по правую его руку, сидел. Своего секретаря он между двух братьев Орловых посадил. Они бумагу государыне-матушке Екатерине Второй сочиняли.

— Помните, по какому случаю они эту бумагу сочиняли? — спросил меня надменно Чичиков — и тут же за меня ответил: — Государя императора, мужа ее, задушили — вот и оправдывались. В помощники Христофора Карловича старый князь им определил — слог их пьяный править! Убедительно у Бенкендорфа это получалось! Любую мерзость так мог отредактировать, обелить, что хоть в святые записывай!

— А вы говорите, что без аллегорий восковых, без тонких намеков вы этот обед описывать будете! — насмешливо сказал я ему.

— А какой же тут тонкий намек? Я ему, что называется, в лоб, ироду. Сказочнику этому остзейскому! Вам же его сказки аукнулись. Прибалтика чья нынче? Наша ли? То-то оно. А смеетесь: «Аллегории восковые»! Он без аллегорий нам поддых бил. Мы еще к нему вернемся.

— Павел Петрович! — недовольно сказал еще раз старый князь. — Ты на кого засмотрелся?

— Что вы, ваша светлость, — ответил я почтительно, — как можно? Задумался просто на мгновение. Я вас внимательно, ваша светлость, слушаю. Я даже больше скажу! Я вас внимаю, ваша светлость. — В общем, подпустил подобострастия. Благородно, правда. Исключительно из уважения к его преклонному возрасту, а не из-за его княжеского титула и богатства. Титулом и я мог бы похвастать. А вот богатством пока нет.

— А сын мой, Павел Петрович, не слушает меня, не внимает! — с неподдельной горечью обратился ко мне князь Николай Андреевич. — Ишь, что выдумал! В гусары просит его определить. Вообрази, он — гусар!

Я тут же вообразил — и смешок в своей груди задержал. Но все же не выдержал — и расхохотался. Уж очень смешон в моем воображении князь Андрей был. Мужик мужиком — а в гусарских шнурках и в прочих гусарских прелестях — и на гнедом скакуне!

— Вот, видишь, — обратился к своему сыну старый князь, — люди смеются.

— Да, конечно, — подтвердил я его слова, — смешно. Он своим… телом коня своего к земле придавит. В тяжелую кавалерию… куда ни шло, — добавил я добродушно и присовокупил с воодушевлением: — В кавалергарды!

— Так он не хочет, — выкрикнул старый князь, — в кавалергарды! По этому случаю я бы полк еще один, кавалерийский, завел. А он втемяшил в свою голову: в гусары хочу. Посоветуй, Павел Петрович, что мне с ним делать?

— Что ж вам посоветовать, — хитро улыбнулся я старому князю, — я и не знаю даже! — Я отлично понимал, что князь Николай Андреевич приглашает меня сыграть с ним и с его сыном в какую-то игру. Но вот в какую? В веселые игры старый князь играть не любил. Предпочитал в насмешливые. Слава Богу, в очередную его игру нам не пришлось сыграть. В столовой зале появился дежурный офицер, подошел к старому князю, что-то прошептал ему на ухо и отдал листок, сложенный вдвое.

Князь листок тот развернул, прочел сначала про себя, а потом — вслух.

Как он это прочел, так у меня в груди сердце похолодело, но виду я не подал.

— Узнаешь руку? — протянул мне листок старый князь.

— Нет, — ответил я ему.

— А я узнаю! — закричал он. — Где, говоришь, этот генерал, — обернулся к дежурному офицеру, — возле шлагбаума? Пропустить — и к нам сюда в столовую залу привести.

Офицер вышел из столовой залы исполнять распоряжение князя, а я, нет, не сразу — сразу говорить не осмелился.

— Ваша светлость, — заговорил я наконец тихо и осторожно, — а стоило ли этого генерала к нам сюда пускать? По записке его видно, что с большими амбициями генерал. Вот и ехал бы он своей дорогой. Как бы чего у вас с ним не вышло. Не спустите же вы ему, ваша светлость, эту его записку дерзновенную! Не лучше ли прогнать его сразу. Еще не поздно. Заворотить его от нашего шлагбаума — и вся недолга.

— А что ты так об этом генерале печешься, Павел Петрович? Знакомый он твой, что ли?

Я лишь пожал плечами. Врать старому князю не захотел, а говорить правду не имел права. Правда не простая была, а государственная, а они, такие правды, под грифом «совершенной секретности» находятся. Вот почему ничего не стал ему говорить.

— Ну и молчи! Сам с ним разберусь, — гневно посмотрел на меня князь Ростов Николай Андреевич. — Я-то его преотлично знаю.

Все недоуменно посмотрели на нас, даже восковые персоны: из-за чего это мы с князем Ростовым вдруг ссориться стали? Неужели из-за этого генерала Ворова?

Да кто он таков, чтобы из-за него нам ссориться?!

Вот какое недоумение повисло в воздухе над обеденным столом!

Только слышно было, как челюсти у Бенкендорфа хрустают. Сей секретарь сделал вид, что никакого дела ему нет… ни до нашей ссоры, ни до генерала Ворова!

И я посмотрел Христофору Карловичу прямо в глаза. И глаза его в тарелку с супом юркнули. Потом из супа вынырнули, масляными стали — и за стеклами его очков притаились. Я брезгливо отвел от них свой взгляд.

— Так ты не передумал, князь Андрей, — возобновил свой разговор с сыном князь Николай Андреевич, — в гусары идти?