Вторжение

Было решено обойти кладбище на броне с западной стороны по дну широкого оврага. Не доезжая метров ста пятидесяти до перелеска, все та же группа разведчиков под командованием Зюмченко спешивается и занимает позиции напротив стоянки духов, докладывает обстановку и поддерживает огне атаку бронетехники.

Так и сделали, но…

В овраге наткнулись на ополченцев, попавших в засаду. Они зашли сюда с другой стороны и схлестнулись с духами и наемниками еще до появления на кладбище разведчиков.

На самой стоянке нет ничего, кроме разбросанных тел боевиков и перевернутой полевой кухни, утащенной духами из какой-то воинской части.

Все. Осталось только закрепиться на опушке, да зачистить кладбище, чем и занялись казаки с десантниками.

Зюмченко нагнулся к трупу в зеленой бандане, вытащил у него из разгрузки пачку американских сигарет, закурил и шагнул к самодельной лавочке из поваленной сосны.

Расслабился.

"Лягушку" капитан заметил только тогда, когда она прыгнула из-под его ног. Плечо обдало горячим, и уже второй раз за несколько последних дней Зюмченко потерял сознание.

— А что нам так и сидеть дальше, слушая, как по телевизору одни учат нас жить по ихнему, ссать в уши о правах человека и прочей хуйне, а другие, не заморачиваясь, просто оскорбляют нас по-всякому? — ополченец зажал коробок спичек в перевязанной руке и чиркнул по нему спичкой. На первый взгляд ему было едва за полтинник, но война и горе старят людей. Разговор, начавшийся о погоде, природе, родных и близких, как-то сам собой пошел собственно о самих ополченцах. О том, как и почему эти в основном и не служившие никогда люди взялись за оружие. Зюмченко было интересно наблюдать, как разрушается миф о том, что никто у нас и никогда не будет сопротивляться оккупантам. Мол, радостно примут любую власть, давшую чистую воду в трубы, свет в лампочку и кусок колбасы в холодильник. Конечно, таких хватает, но есть и такие, как этот мужик, у которого под натовскими бомбежками сгорела жена и годовалый внук, и пропала без вести дочка. Он не стал толкаться в очередях за гуманитаркой и слушать рассказы о том, как на дачных участках кавказцы из вновь сформированных полицейских частей избивают и убивают наших стариков, насилуют женщин и детей. Он не захотел каждый день простаивать у ворот трудовых лагерей в надежде хоть на какую-нибудь работу и жить под страхом за родных, перед угрозой пьяных озверелых толп религиозных фанатиков или просто мародеров. Он просто взял бесхозный автобус, вывез в Киров выжившую родню и соседей, а потом вернулся в Котельнич. Ему есть что защищать и за что мстить.

— Нет, мы хотим жить свободно! Мы на своей земле и уже знаем разницу между тем, что было и тем, что может быть. Мы готовы сдохнуть за эту свободу. Эта жертва не должна быть пустой. Это наша жизнь, наше будущее, а за него нужно уметь драться. И мы будем это делать, а не ныкаться по фильтрационным лагерям.

Пусть это звучит как-то пафосно, но видно, что мужик настрадался и действительно готов на все. И таких полно.

Зюмченко тоже закурил. От тряски и слабости кружилась голова, но вообще-то он везучий. Выжил и рана не опасная, но в Киров все-таки отправили. Теперь можно. Вон буквально до горизонта по дороге вытянулась колонна техники с красным звездами на бортах. Часть их уже наскоро замалевали по трафарету российскими триколорами. На некоторых танках продолжают это делать прямо во время остановок.

Небо черно от висящих в нем вертолетов прикрытия, на обочинах полно зенитных комплексов. Вся техника одновременно похожа и не похожа на российскую. Повсюду слышна китайская речь.

Добровольцы.

Конечно, неизвестно, действительно так уж добровольно здесь эти китайские парни, но называют их именно так.

Зюмченко вспомнил байку, рассказанную его дедом, воевавшим на корейском полуострове о корейском летчике по фамилии Ли Си Цин. Кстати, китайцы там тоже были.

Значит, это и есть обещанная помощь. Она поражает. Но еще больше поразил Зюмченко Киров, когда грузовик с ранеными пробирался по его улицам к больнице. Везде горят фонари, спокойно гуляют семейные пары с детишками и без, в центре и на набережной тусуется молодежь, влюблённые с букетами обнимаются на лавочках, звучит музык, работают кафе, красиво и спокойно, и не укладывается в голове, что такое может быть, когда в нескольких десятках километров отсюда уже вторые сутки продолжаются бои, гибнут люди, гремят взрывы… Кровь, грязь, разорванные тела, и… Стайка рэперов, выделывающихся на асфальте возле входа в кинотеатр. Ополченцы в окровавленных бинтах, сидящие на дне оврага и дама, выгуливающая на газоне маленькую собачку…

Такие дела.

Михаил Гришин

Хорошо, что хлеб этот выпекали в какой-нибудь местной маленькой пекарне, и мука была нормальная. Иначе держал бы я сейчас в руках не кирпич, который невозможно разгрызть, а склизкую зеленую массу. Любой кусок хлеба в Москве уже на третий день покрывался вонючей плесенью. А тут три месяца прошло.

Кирпич кирпичом, а если размочить его слегка кипяточком, очень вкусно. Особенно, если не ел перед этим больше двух суток.

Я виноват, не утерпел и не стал дожидаться своего нового знакомого, хотя по-человечески надо бы подождать. Он-то не схомячил найденный им пакет с баранками, пока я безрезультатно рыскал по оставленным домам в соседней деревне.

Не благодарное это дело — мародерить. Оно вроде бы и ничье, но бывает, в самый неподходящий момент объявляется владелец. Один раз меня дед из какой-то древней берданки чуть не подстрелил. Причем я даже залезть никуда не успел. Только к загородке подошел. Ну что же, имеет право, поскольку с мародерами разговор во все времена короткий.

Нет, все-таки не пошла мне на пользу моя 'стажировка' в дергаевской банде. Вот что я сейчас делаю? Сижу и копаюсь в чужих вещах. Знаю, что чисто из любопытства и брать ничего не буду, а все равно противно. Тем более парень-то хороший, не жадный, находит жратву гораздо чаще, чем я и все время делится. Правда, странный немного. Вот, например, зачем-то таскает с собой игровую приставку, когда электричества в поселках уже несколько месяцев нет, да и до игрушек ли сейчас.

Огляделся по сторонам. Нехорошо будет, если он меня за этим делом застукает. На фиг, на фиг. Не хотелось бы остаться опять одному. Вместе веселее, хоть и молчун он. Кстати, я тоже не особенно любитель языком почесать. Вот даже не спросил, как его зовут. Сразу как-то не представились друг другу, а теперь и неудобно.

Я закрыл рюкзак своего спутника, положил на место так, как он лежал раньше, потянулся за бутылкой с водой и услышал звук приближающихся шагов.

— О, хлебушек! — парень обрадовался, увидев целую буханку, отмокающую в воде, — А я сегодня пустой. Зато разузнал, что в Куровском новые власти организовали какой-то трудовой лагерь. Говорят, за жратву народ работает.

— Здорово. — Оживился я, но сразу же сник. — Отпадает. Там регистрироваться надо, а у меня теперь микрочипа нет. Сразу загребут, как партизана.

— Херня. Что-нибудь придумаем. — Ответил мой попутчик. — Я официально устроюсь, а ты рядом будешь тусоваться. Перекантуемся.

Подождав пока робот-охранник скроется за углом бывшего коровника, я поднял голову и посмотрел вслед Костику. Он уже успел пересечь поле и сейчас шел по дороге к воротам, не обращая внимания на обнюхивающее его дуло пулемета. Просто так беспрепятственно моему новому знакомому войти в лагерь не удалось. Его тормознули метрах в пятидесяти от блокпоста — обычной пулеметной точки, сооруженной из бетонных блоков и мешков с песком.

Для начала на Костика направили какой-то хитромудрый прибор. Скорее всего, им не понравился его рюкзак, который и просветили на предмет взрывчатых веществ и электроники, потому что сразу после этого на блокпосту засуетились, и в сторону моего приятеля уставилось все, что могло стрелять и плеваться гранатами.