В третью стражу (СИ)

— Не помню.

— А какую-нибудь другую помните? — вопрос уже слева.

«Пинг-понг! Туда-сюда, обратно… Тебе и мне … Тьфу!»

«Устрой истерику!- предлагает Жаннет. — Я бы…»

«Ты бы…УЙДИ!»

— Вы слышали вопрос?

— Да… Бругстраат… бруг — это мост, ведь так?

— Да, по-голландски это мост. — Подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.

«На карте ищет…»

— Почему вы запомнили именно эту улицу? — А это снова Паша-капитан.

— П… потому что… Вы мне не верите?! Вы!!! Вы…

    - Прекратите истерику! — Властно, как хлесткой пощечиной… Штейнбрюк…

«Мразь!»

— Итак? — Паша-инквизитор.

— Там была улица Бругстраат, и… Мост. Я подумала, это значит «Мостовая». И еще… я запомнила кондитерскую. Проходила мимо… открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе…,. Я хочу пить!

— Высокий, похож на немца. — Говорит Штейнбрюк.

— Я хочу пить!

— Высокий, похож на немца. — Равнодушно повторяет Штейнбрюк.

«Не сдавайся! «В Париже…» В Париже Эйфелева башня и… танго. В Париже…»

— Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!

— Высокий…

— Воды!

— Похож на немца.

— Во… Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец… Воды?

— Волосы? — Слева, от окна.

— Дайте воды! Темно-русые.

— Может быть, каштановые? — гад из-за спины.

«Ну, ничего сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!»

— Я хочу пить.

— Вы не ответили на вопрос.

«Мразь троцкистская!»

— Нет, не каштановые. — Она сглатывает, но и слюны нет. — Темно-русые, волнистые… немного…. Подстрижен коротко… Дайте пить… — глас вопиющего в пустыне — безнадежно, ясно — не дадут. А комната уже не вращается — плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется…

— Он был без шляпы?

— Ч…то?

— Он был без шляпы? — Пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.

«Чудище стозевно, многолико… Но… Но в Париже… ОН… И танго… В Париже…»

— Нет, — трясет она головой. — Нет… Он был в шляпе… но когда мы зашли в кафе… В кафе… в кафе…

— Вы зашли в кафе, и он…

— Он ее снял.

— И вы увидели его прическу?

— Да.

— Где расположено это кафе?

— Не помню.

— Опишите место. Как выглядит кафе? Что напротив? Что рядом?

«Боже мой! Мой… мой… Голова… Вопросы, вопросы… тридцать тысяч одних только вопросов… Гоголь… Не помню, не знаю, где-то, как-то… Ну, чего вы все от меня хотите?!»

А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и с тела. И кофе, и закурить. И… Да, и водка сейчас бы не помешала.

«Стакан!»

«Ты выпьешь стакан водки?» — Ужасается Жаннет.

«Выпью…»

«А два?»

«А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?»

«Мон шери! Расскажи им это… по-французски!»

— Почему вы смеетесь?

— Я? Я хочу пить. Можно мне воды? — Спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.

— Позже. — Холодно останавливает ее Штейнбрюк. — Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить…

«Баст… О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина… Фашист! Но да, красавец.»

— Я хочу пить! — Повторяет она после каждого очередного пассажа. — Вы слышите, я… хо… хочу… пить! Высокий, широкоплечий… Нет, не вата… Знаю. Женщины это видят.

«Отвлеки их, переключи…»

— Вот вы тощий. И плечи… узкие. А у Паши задница, как у бабы… А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!

— А я хочу знать, почему вы нам лжете! — Кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша… Вот его она уела, таки уела! — Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие…

— Что случилось во время посещения Гааги? — слева.

— Что вам сказал резидент? — справа.

— На кого ты работаешь? — из-за плеча, перейдя на «ты».

«Но…

В танго, в парижском танго,

Я подарю вам сердце в танго,

А ночь синяя, и сладкое вино…»

Прессовали долго — 26 часов — плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя, и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, — немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой…

А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая и в совершенно другой тональности.

Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк — по чуть-чуть, для настроения — и папиросы «Казбек». И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот «голос», что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине — молодому еще, но с седыми висками.

— Надеюсь вы все понимаете. — Снова на «вы» — Это он? — Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них был вполне узнаваем.

«Вполне…»

— Да, конечно. Да, это он. — Сразу на оба вопроса. Она взяла папиросу, и мужчина с седыми висками тут же чиркнул спичкой.

«Он ее, что все время в руках держал? Наготове? Какая дрянь эта ваша… Казбек.»

— Наши художники сделали рисунки с ваших слов. Слова разные, манера рисунка разная, а человек, пожалуй, один и тот же … Но главное… Впрочем, посмотрите на этот снимок. — И с этими словами Штейнбрюк выложил на стол большую фотографию, вставленную в картонную паспарту. — Есть тут кто-нибудь, кого вы знаете?

Судя по надписям на рамке, снимок был сделан в Германии в 1929 году.

— Ой! — Вполне искренне удивилась Жаннет, увидев, знакомые лица. — Это же Рэм? А это Геббельс… Ох!

Около длинного и явно дорогого автомобиля стояли несколько мужчин. В форме был только Рэм, остальные, включая Геббельса и Баста, в штатском.

— Он?

— Да. — Выдохнула Татьяна.

— Себастиан фон Шаунбург. — Прокомментировал фотографию Штейнбрюк. — Старый член партии, не смотрите, что молод. Баварский аристократ, доктор философии… и сотрудник Гестапо.

— Ох! — У Татьяны не было слов, вернее, у Жаннет их не могло быть.

— Фигура. — Сказала женщина. — Но при том, вечно в тени, в тумане.

— Непонятно только, почему он выбрал именно вас, и откуда знал, что говорите по-французски. — Штейнбрюк тоже закурил, но, чувствовалось — сейчас он просто размышляет вслух.

— Не знаю, — пожала плечами Жаннет. — Он сказал, понравилась… Может быть, действительно понравилась? — Кокетливая улыбка с «упражнением для глаз»: на кончик носа, на предмет, в сторону…

— Это он нам весточку подал, — усмехнулся не названный по имени мужчина. — Камешек в наш огород. Не хотите ли, товарищи, полюбопытствовать, откуда у меня такая осведомленность?!

— Похоже, что так, — согласился Штейнбрюк, выпуская дым из ноздрей. — И откуда бы ему так много знать?

— А если они вели Жаннет еще с Праги? — Спросила женщина-лейтенант.

— Если бы у бабушки были яйца, — Хмыкнул Штейнбрюк. — Был бы дедушка.

А Жаннет вдруг поняла, что весь этот обмен мнениями происходит отнюдь не в первый раз. Реплики разучены, а зритель один — она сама.

«Но зачем?»

«Затем, что, похоже, они нам… мне поверили и теперь готовят к операции…»

— Как считаете, Жаннет, — спросил, переводя на нее взгляд, Штейнбрюк. — Мог он вести вас от Праги?

— Не знаю, — «растерянно» пожала она плечами. — Я слежки не чувствовала. Мне даже в голову не приходило…