Двое из будущего (СИ)

   - Вася, проход исчезает, - и дрожащим пальцем показал на невидимую точку в воздухе.

   - Как! Ты что говоришь такое? Ты же уже несколько раз ходил сюда, как он может закрыться?

   - А я знаю?! - выкрикнул он мне и зло пнул ногой издевательский куст. - Марево исчезает, проход исчезает, мы не можем через него пройти! И я не знаю почему!

   Вот так, оказывается, перспектива навсегда застрять в прошлом может здорово напугать. Я теребил друга, требовал пробовать пройти снова и снова, мы пытались и каждый раз неудачно. Он пробовал пройти один, без меня, пытался я и всегда результат был один и тот же. А между тем стало темнеть. Тени удлинись, краски посерели и Мишка перестал видеть свое марево прохода. И только тогда мы поняли - мы застряли и временно, до утра смирились.

   "Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?"

   Дурацкая песня привязалась ко мне под утро, когда уже показалось зарево. Толстое бревно в ночном костре прогорело, и холод сковал все тело. Конечно же, я не спал всю ночь. После того сюрприза, что нам преподнесли, любой бы не смог заснуть. Уйти в прошлое за легкой копейкой и застрять в нем на... надеюсь не навсегда. Мишка кое-как закемарил, но сейчас, едва я пошевелился, открыл глаза и пытается сообразить, где находится. Вспомнил вчерашнее происшествие и с какой-то болью в голосе простонал. Он медленно поднялся с лапника, со стоном размял затекшую ногу. Бросил с надеждой взгляд в сторону прохода и сразу как-то осунулся, сгорбился. Устало поднял с земли несколько веток и подбросил в угасающий костер.

   - Проход исчез, - сообщил он мне через минуту молчаливого созерцания огня.

   Я невольно оглянулся.

   - Совсем?

   - Абсолютно....

   Безысходность, вот что я услышал в голосе друга. Не было ни малейшей надежды на возврат.

   - Миха..., - тихо позвал я его.

   - Что?

   - А может он еще появится? Через день или два?

   Он отрицательно качнул головой.

   - Проход всегда стоял открытый, - пояснил он. - В любой день, что я приходил, он всегда был. Я свободно мог ходить туда-сюда в любой момент. Нет, Вася, он не откроется....

   - А может ты сам его открывал, а не он стоял открытый? А?

   Он криво усмехнулся и молча мотнул головой. Я скрежетнул зубами. У меня же там семья осталась! Я вспомнил своих дочек, жену, представил, как они узнают о моем исчезновении и на сердце лег такой тяжелый камень, что захотелось взвыть. Не прощу себе своей легкомысленности.

   Мы провели возле прохода почти до полудня. Надеялись на что-то, снова пробовали пройти и все безрезультатно. Ловушка захлопнулась. И когда мы окончательно смирились, и слабое тело напомнило о себе подавленным голодом, мы решили вернуться в город.

   В городе зашли в первый же попавшийся кабак и "по-русски", в хлам нажрались. Нажрались так, что хозяин заведения приказал оттащить наши бесчувственные тела в одну из подсобок и бросить на пол. На следующее утро протрезвевшие и злые, мы, дыша перегаром в наветренную сторону, пошли на заветное место. И опять осечка, и снова мы плетемся в кабак и снова нажираемся. На следующее утро сценарий повторяется. Но на сей раз на возврате в город я тяну друга в сторону от кабака и прописываю нас в гостинице. При гостинице ресторан, вот там мы и гасим свою душевную боль. И уже оттуда нас тащат не подсобку на пол, а в нумера и в мягкую постельку.

   Я не знаю, сколько дней прошло в этом угаре. Может пять, а может и все десять. Только однажды проснувшись на перине, я понял, что пить так больше нельзя - здоровье стремительно ухудшается, а вот душевная травма никак не залечивается. Так что, опустив босые ноги на пол, я решительно отодвигаю в сторону графинчик, оставленный на опохмел, и вдосталь напиваюсь капустным рассолом. Голова трещит как царский колокол, во рту ночевали тараканы, но я перебарываю себя и медленно, морщась от накатывающей дурноты, одеваюсь. Смутно вспоминаю, что друг должен быть в соседнем номере. Плетусь к нему и пытаюсь привести в чувство. Мишка мычит, отмахивается от меня и пробует дрожащими руками опохмелиться. Но он не получил такой радости. Вместо графина я сую ему в руки кружку с рассолом и заставляю выпить. Он пытался возразить, но искоса взглянув на меня, передумал и большими, жадными глотками осушил емкость. Через минуту у него появился осмысленный взгляд.

   - Аспиринку бы, - жалуется он, потирая потный лоб.

   - Нету здесь аспиринок, - жестко отвечаю я. - Не изобрели еще.

   Мишка глубоко и тяжело вздыхает и встает с постели.

   - Ну, что? Опять пойдем?

   Я мотнул головой.

   - А смысл? Сходить, чтобы увидеть тоже самое? А потом опять нажраться? Извини, Миха, но я так больше не могу.

   Мишка лишь согласно кивает - пить ему тоже, по-видимому, надоело.

   Уже под вечер, когда мы более или менее пришли в себя после многодневного загула, мы снова спустились в ресторан. Половой на входе встретил нас как дорогих гостей. Провел нас до свободного столика, усадил и, не спрашивая ни слова, упорхнул на кухню. А через минуту появился с тяжелым подносом в руках в центре которого величаво возвышался массивный запотевший графин. От вида плескавшейся в нем жидкости меня замутило. Половой сгрузил на столик различных видов горячих закусок, салатов и схватился было за горлышко пузыря, как Миха его решительно остановил:

   - Вот, что, милейший, сегодня мы обойдемся без алкоголя. Принеси-ка лучше кваса.

   Опешивший молодой человек часто заморгал, явно не готовый к подобному повороту сценария.

   - Ну, что застыл как соляной столп? Давай, живо!

   Командный голос подействовал и водка стремительно исчезла с нашего стола, а вместо нее в графине заплескался холодный ржаной квас. Мы размеренно и лениво стали поглощать закуску. Утолив первый голод, я откинулся на спинку стула и огляделся. В ресторане было полно народа. Оно и понятно - время вечер, к тому же воскресенье. И свободных столов не было. Странно, что для нас оказалось свободное местечко.

   А народ в ресторане закусывал, выпивал, громко разговаривал, и казалось, чего-то ждал. Ждал развлечений, это было видно по их внимательным взглядам бросаемых на небольшое возвышение, похожее на театральный помост в миниатюре, некую сцену. Но там было пусто и народ, узрев эту пустоту, возвращался к поглощению.

   Неожиданно для меня откуда-то из-за спины вышел полный человек и, сверкая ослепительной улыбкой, с легким наклоном головы поздоровался:

   - Здравствуйте, Василий Иванович, здравствуйте Михаил Дмитриевич, как поживаете? Как здоровье?

   Я с удивлением посмотрел на подошедшего, напряг память. Было какое-то смутное, нехорошее воспоминание об этой гнусной роже.

   - Спасибо, хорошо, - напряженно ответил я. - А как ваши дела э...., Яков Эдмундович?

   - Неплохо, господа, очень неплохо, - он, не спрашивая разрешения, подсел к нам за столик. - Сегодня необычайно много посетителей.

   - Отчего ж так?

   Он еще ослепительнее сверкнул вычищенными зубами.

   - По Костроме уже разнесся слух об вашем удивительном таланте. И все эти люди пришли лично лицезреть вас и приобщиться к вашему, без всякого сомнения, великому гению.

   Мишка, глотая в этот момент ледяной квас, подавился и зашелся кашлем. Я непонимающе уставился на гнусную улыбающуюся рожу.

   - Чего?

   - Ну как же, Василий Иванович, всю неделю вы у нас тут под гитару исполняли романсы собственного сочинения. Народ был в восторге от вашей манеры исполнения. Такого у нас в губернии еще не слыхивали.

   - Э-э, романсы? - только и выдавил я из себя. И тут же вспомнил как я с гитарой в руках орал прямо вот с этой сцены какие-то песни. Помню поили меня за это безмерно. Брр..., аж передернуло. - И что же я пел?

   - "Горочку" вы пели восхитительно, "Восьмиклассницу", "Над полями туман"... и еще другие, я не помню слов.