Господа Магильеры (СИ)

Мне вдруг вспомнилось детство, проведенное в Бюзуме [25]. Мягкая и ласковая морская волна, бьющая в грудь, детский смех, привкус соленой воды во рту. И семилетний сопляк Карл Эрнст Витцель, барахтающийся на мелководье. Радующийся своей новоприобретенной способности образовывать на поверхности воды пенные водовороты. Тогда еще не знающий, что бывают и другие волны. Проламывающие бортовую броню эсминцев и превращающие в розовую накипь на палубе орудийные расчеты. Или как эта, что набирает силу и вот-вот сотрет с лица земли и штаб, и спрятавшихся в нем глупцов.

Выстрелы подействовали гнетуще на всех. Кройц постарел на глазах, даже смотреть неприятно. Хандлозер бормотал под нос ругательства, отстраненно и даже без злости, как бормочут обычно перед атакой молитву, не концентрируясь на смысле, механически проговаривая слова.

Захотелось взвыть. От собственной беспомощности, от липкого стыда, от чувства безмерной опустошенности. Мы глядели друг на друга затравленно, как приговоренные к смерти висельники, и взгляды взаимно отталкивались, встречая друг друга. Мы знали, отчего находимся здесь, и знали, что последует. Знание это разделялось на две половинки, одну тяжелую, наполненную безнадежным пониманием, другую зыбкую, неуверенную, мятущуюся, полную трусливых надежд.

Жертвоприношение.

Кайзера нет и, конечно, уже никогда не будет. Он в Нидерландах, в безопасности, вместе с семьей. Министры разбежались еще раньше, а кто не успел, уже украсил своими мозгами стену в тупике возле городского полицайпрезидиума. Офицеры частично перешли на сторону социалистов, частично болтаются на столбах. «Берлинская люстра» - так это называют сейчас. Пришло время магильеров, белой кости империи. Дойдет дело и до костей, раз обглодано мясо, непременно дойдет. Вопрос был лишь в том, когда.

Келлер, педант и выскочка, вдруг напрягся, глаза закатились. Судя по всему, принял «мыслетелеграмму» по своему воздушному каналу. Обычно для этого у него был адъютант, но тут, видимо, что-то особой важности.

- Какие новости? – спросил я, через силу раздвигая немеющие губы в улыбке, - Социалисты приносят нам извинения и покорнейше просят присоединиться к ним, приняв чины революционных товарищей магильеров?

Но Келлер был не склонен шутить. Обычно подтянутый, молодцеватый, ясноглазый, он оплывал на глазах. Словно из него выходил весь воздух, оставляя бесцветную оболочку.

- Казармы, - только и сказал он.

- Что такое с казармами?

- Они осадили казармы Ордена под городом. Там двести курсантов-люфтмейстеров. У них нет даже винтовок. Двести вчерашних гимназистов, не способных и ветер поднять. Зажали их, как щенят, собираются громить «магильерское отродье». Их там передавят всех к чертям… Угрожают жечь живьем. Я поеду.

- Сидите! – буркнул я зло, - Поздно.

- Поеду.

Келлер резко поднялся, судорожно оправил портупею. Глаза заблестели лихорадочным болезненным блеском, как у тифозного.

- Вы до них даже не доберетесь, Альфред. Перехватят по пути. Город в их руках. А если и доберетесь, что толку?

- Не знаю. Не мешайте мне. Свяжусь с вами, если доберусь до казарм.

- Конечно, Келлер, обязательно свяжитесь с нами, - Кройц отвел глаза, - Немедленно доложите.

- Конечно. Господа!..

Келлер вытянулся, дрожащий и бледный. Он уже принял свою судьбу. Оказался смелее нас.

- Да хранит вас Бог, Альфред, - сказал на прощание за всех нас Людендорф.

Людендорф – мудрый старик. В нет и крупицы магильерского дара, но он первым понял, к чему идет. Еще вчера разогнал всех – штабных офицеров, армейских инспекторов, телеграфистов, машинисток, всю обслугу. Оставил только взвод охраны. И сам остался.

Келлер вышел, прямой как спица. Несколькими минутами позже на улице начался переполох. Выстрелы затрещали, теперь уже перемежающиеся гулкими винтовочными хлопками, кто-то пронзительно закричал, застучал размеренно и жутко пулемет. Я хотел сказать что-то оптимистическое, но не смог, лишь беспомощно улыбнулся.

- Зря он поехал, - с досадой сказал Гольц, и разломал пополам свою так и не подожженную папиросу, - И сам не доедет, и нас погубит. Он даже из города не выберется. Вздернут на первом же фонаре. Мальчишка.

Стекла в кабинете тревожно загудели – по улицам, окружающим штаб, вдруг пронесся порыв резкого ветра, злого даже по ноябрьским меркам. Где-то посыпалось из рамы разбитое стекло, затрещала крыша. На улице закричали десятки голосов, и голоса эти слились в единую мутную волну, проникнутую ужасом и ненавистью. Судя по всему, вступила в бой свита Келлера. Я не знал, что они делали. Пытались ли удержать воздушным потоком прущих на них обезумевших людей или принялись уже бить на поражение, заставляя головы лопаться от чудовищного давления. Можно было подойти к окну, чтоб взглянуть, что творится снаружи, но я не смог. Прирос к своему креслу. Ледяные реки на моей спине чертили под кителем причудливую карту.

Что-то взорвалось под окнами, возможно, ручная граната. От ее грохота тревожно заныли внутренности. Выстрелы стучали уже не переставая. С улиц били винтовки, им сердито, короткими очередями, отвечал пулемет. За выстрелами нельзя было разобрать криков. На моих глазах пуля ударила в верхний край рамы и оставила глубокую борозду на потолке, непоправимо испортив изящную узорчатую лепнину. Вниз, на заваленный картами стол, посыпалась невесомая алебастровая пыль.

- По окнам бьют, - тихо сказал Людендорф, - К окнам не подходите.

- Теперь уж все, - отозвался Гольц, тоже тихо, подавленно, - Началось.

- Господа, слушайте… Постойте.

Гросс-штейнмейстер Кройц потирал колени, взгляд прыгал по лицам, точно пытаясь что-то нащупать.

- Что?

- Это ведь безумие, глупость… - забормотал Кройц голосом то сердитым, то жалобным, - Бессмыслица. Они не станут нас казнить, конечно. Они социалисты, но они же разумные люди. Мы не в ответе за кайзера и его идейки. Ведь так? Мы, в сущности, сами были заложниками его воли! За это не полагается казнь. Да, я понимаю, новое время, новые порядки, я даже готов согласиться… Мы…. Мы все понимаем, с чем пришлось столкнуться немецкому народу. Надо выйти на улицу. Смело, не как пленники, а как офицеры, гроссмейстеры. Пусть арестуют. Конечно же, сразу арестуют, но это пустяк, это, в сущности, даже ерунда, что арестуют. Посадят в какой-нибудь замок лет на десять… Новой власти не нужны бессмысленные жертвы.

Все отводили от него взгляд. Это было жалко. Даже омерзительно. Взгляд Кройца все метался от одного магильера к другому, но нигде не мог найти опоры. И это отражалось в голосе.

- Мы всего лишь служили своей стране! Они это прекрасно понимают. Да, есть враги, у всех нас есть враги, но мы никогда…

Наконец не выдержал даже Хандлозер.

- Заткнитесь! – бросил он с искренним презрением, - Бога ради, заткнитесь, Отто!

Хандлозер походил на старого сердитого бульдога. Ни капли элегантности, ни грамма аристократизма, лишь тяжелая, ходящая из стороны в сторону челюсть да тронутые желтизной глаза, сердито глядящие из-под неряшливых клочковатых бровей. Говорят, он оперировал еще при Железном Канцлере. Вполне возможно. У него всегда был сварливый нрав старого фельдфебеля, не соответствующий его чину и положению.

Часом ранее этого бы хватило. Но теперь Кройц уже не принадлежал себе. Он принадлежал страху.

- Мы должны пойти под суд! – воскликнул он, - Это будет справедливо! Я согласен! Но они не могут нас линчевать. Это нелепо. Я полагаю, мы должны дождаться делегации и объявить наши ус…

- Никто не будет нас судить, - сказал я.

Кройц поднял на меня по-стариковски влажный взгляд.

- Мы не преступники! Мы магильеры. Солдаты Германии.

- Значит, полагаете, мы достойны снисхождения?

- Да. Конечно. Возможно, не все из нас. Некоторые, конечно же, должны понести… Я имею в виду, возможно, кто-то из нас…

Линдеман молча улыбнулся. От улыбки Главного Могильщика кайзера у меня по позвоночнику прошел холодок, хотя ничего пугающего в ней не было. Просто усталая улыбка маленького, ничем не примечательного, человека. Но я на миг ощутил себя в тени огромной могильной плиты.