Жанна дАрк из рода Валуа. Книга 1

– В них не будет нужды, – легко взмахнул рукой красавец Алансон. – Мы растопчем эту жалкую армию уже первой баталией и даже не заметим, когда грязь под нашими ногами превратится в их тела!

Ох, как пожалел в ту минуту маршал Бусико, что нельзя вернуть английских герольдов, которые, от имени Гении Монмута, предлагали отдать захваченный Арфлёр в обмен на беспрепятственный проход в Кале. В этом вопросе Ле Менгр с д'Альбре впервые были единодушны. Получить без боя стратегически важный город, в котором сидел теперь мощный английский гарнизон с тяжелой артиллерией, было очень и очень заманчиво. Так заманчиво, что можно было бы, пожалуй, и пропустить это хилое войско. Пусть тащатся в свой Кале, обосравшиеся и опозоренные бесславным походом!

Но… Существовала и другая сторона. И маршалу, всю жизнь воевавшему за Францию, был вполне понятен порыв графа Ришмона, который, плюнув под ноги герольду, пообещал, что заставит Генри Монмута самого принести ключи от города! На коленях, по грязи, точно так же, как английский король заставил это делать городских старшин Арфлёра! Кто бы стал, после такого, говорить о перемирии? Особенно, когда за спиной, в подтверждение громких слов, стоит тридцатитысячная армия?! Когда, буквально накануне, на торжественной, величавой церемонии, хоругвеносец снял со своего тела, обернутую вокруг его талии, орифламму из Сен-Дени, и священная хоругвь была поднята над войсками…

И Ле Менгр, и д'Альбре не стали тогда даже спорить.

Но, Господь Всемогущий, почему же так тяжело на душе при виде занимающегося рассвета?! И почему старый маршал, глядя на весёлый свой лагерь, заранее празднующий победу, то и дело возносит за спасение их душ одну молитву за другой, ощущая застрявший в горле ком…

* * *

Перед самым рассветом Генри Монмут вышел из своего шатра в золотом венце на шлеме и в мантии, расшитой лилиями и леопардами. Молчащее войско было уже построено, и король некоторое время, тоже молча, осматривал бесконечные ряды склонившихся перед ним голов.

Почему-то подумалось, что, если велеть всем им покрыть головы, то рыцарские шлемы покажутся каплей в море среди простых плетеных шапок… Неужели всем им суждено сегодня погибнуть?!

Отстояв мессу и приняв причастие, король сел на подведенного оруженосцем пони и поехал объезжать позиции. Боевого коня вели сзади в поводу, и вид государя, одетого словно для победы, но взирающего на своих подданных не сверху вниз, а как равный на равных, поневоле воодушевлял и рыцарей, и простолюдинов. Их возлюбленный Гарри всё так же горд и уверен в себе! Он касается своей рукой каждой протянутой к нему руки и, словно приказывает – живите! Ради победы и славы, назло кичливым французам, живите и помните, что вы все вольные подданные своего короля, в отличие от тех рабов, которые, подпирая зады своих господ, пойдут на вас сегодня, как стая саранчи египетской!

– Они хвалились, что отрежут по два пальца каждому нашему лучнику, так вот им! Попробуйте, возьмите!

И в сторону французского лагеря, к светлеющему свинцовому небу взлетела королевская рука с выставленными средним и указательным пальцами.

– Пока наши руки способны натянуть лук, ни одному французскому псу не уйти от возмездия! Их много, да! Но разве славный король Эдуард не победил их при Кресси, когда англичан тоже было втрое меньше?! Разве Эдуард Черный Принц не разгромил гордеца Жана Французского при Пуатье? А ведь и тогда соотношение сил было почти таким же! Нам не впервой бить эту свору, и я своему воинству верю. Верю настолько, что сегодня свой золотой венец не пожалую никому другому. На французов плевать – пусть знают, что английский король от них не прячется! Главное, чтобы каждый лучник видел – слава Генри Монмута ещё сияет! И померкнет она только тогда, когда падет его войско!

* * *

Тусклый рассвет 25-го октября застал обе армии неподвижно стоящими друг против друга.

Словно нарочно, чтобы не мешать предстоящему сражению, низкие тучи, висевшие на небе всю прошедшую неделю, разошлись, предоставив осеннему солнцу хотя бы через пелену тонких серых облаков осветить поле битвы. И вот теперь, по всему этому полю, отсвечивали отражённым светом свинцовые лужицы, оставленные вчерашним дождем…

Первая французская баталия, в полной боевой готовности, выжидающе стояла под знаменами и флажками, сердито хлещущими на ветру. Роскошные доспехи сверкали гербами, которые красноречиво свидетельствовали о том, что здесь собрался весь цвет французского рыцарства. Блистательная конница по флангам, словно на турнире, горделиво красовалась перед единственными зрителями – местными крестьянами, которые с раннего утра робко выбрались из своих домов и теперь жались в отдалении, как раз на уровне второй французской баталии. Перед ней веселый и беззаботный прохаживался герцог Алансонский. Своим людям он обещал, что основной их заботой, скорей всего, будет нанесение завершающего удара по английскому войску, да сбор пленных, что представлялось занятием особенно приятным. Третья же баталия, справедливо полагая, что до неё дело может вообще не дойти, позволила себе пока не строиться. Её командующие – Антуан Брабантский и Филипп де Невер – младшие братья Жана Бургундского, прибывшие под Азенкур вопреки желанию последнего – даже не потрудились ещё надеть доспехи. Резерв, есть резерв! К тому же, вот-вот должно было подойти подкрепление – бертонская артиллерия, которая где-то досадно застряла…

Английская сторона тоже не проявляла желания нападать первой, но выжидала она не так терпеливо. Лихорадочное напряжение за три часа стояния дошло, наконец, до критической точки и дольше продолжаться не могло. Генри Монмут не выдержал.

– Подтолкнем их, милорды, – сказал он своим командующим, собравшимся возле центральных укреплений. – Похоже, французов что-то смущает. Давайте смутим их ещё больше…

По его команде расположившийся полумесяцем строй английских лучников сделал вид, что атакует. Тяжело вооруженные рыцари по центру двинулись вперед. Но пройдя около восьми сотен ярдов, остановились, давая возможность лучникам, продвинувшимся всего на сотню ярдов, восстановить строй, а затем вернулись в центр. Весь фронт снова ощетинился остроконечными кольями, молниеносно вбитыми в землю.

Манёвр цели достиг.

Решив, что противник атакует, первая французская колонна и конница с флангов начали наступление.

Застоявшиеся рыцари с трудом выдергивая стальные ноги из грязи и, увязая каждым шагом в раскисшей земле, неуклюже двинулись вперед. Шестидесятифунтовые доспехи сковывали движения и вдавливали в поле, превратившееся вдруг в настоящее болото. Движение конницы, лихо сорвавшейся с места, тоже стало напоминать какую-то медлительную переправу через илистый брод…

И тут началось.

Словно град, припозднившийся ко вчерашнему ливню, обрушились на головы нападавших стрелы английских лучников. Закаленные четырехгранные наконечники, пущенные с расстояния в двести ярдов, легко пробивали не только лошадиные наглавники, но и доспехи всадников. При этом английские лучники стреляли и стреляли без перерыва, превратив небо над головами атакующих в стремительно летящий смертоносный рой.

Конница стала гибнуть, не добравшись до цели.

В великом смятении, пригибаясь почти до сёдел, рыцари вразнобой, суматошно, разворачивали коней. Те сшибались, то задами, то мордами, пятились, взмывали на дыбы, ржали, выгибая шеи, наконец, развернулись и врезались прямиком в подошедшую первую баталию. Кто-то пытаясь остановиться, натягивал изо всех сил поводья и заваливался вместе с конем, подсекая скачущих сзади. Другие налетали прямо на пеших, и те падали, словно столбы, увлекая за собой ещё двух, трёх… Жидкая грязь мгновенно просачивалась под шлемы, забивая решётки и щели так, что нечем было дышать. Если кому-то из рыцарей и удавалось извернуться на спину, то встать они все равно уже не могли. Из-за большой скученности и малого пространства тем, кто ещё оставался на ногах и рвался вперед, ничего не оставалось, как шагать по телам уже павших. И рыцари буквально топили своих же товарищей в этом вязком Азенкурском поле.